Народ истово крестился, с ужасом глядя на страшное предсвадебное знамение; царевна-лебедь упала в обморок, Гвидон едва успел её подхватить. А когда…
* * *
– Денчик, ты что там делаешь? – мама на миг выглянула из-за газеты, затянулась сигаретным дымом, раздавила в пепельнице окурок и, немедленно забыв о своём вопросе, вновь спряталась за шуршащими страницами.
– Книфку смотлю! – не оборачиваясь к маме, радостно прокричал Денчик, лёжа пузиком на ковре и в азарте стуча ножками по полу. – Пло цаля с цалицей! У них там сфадьба, а я им подалоцки лисую. Кла-а-асивые, ага! – немного подумав, он продолжил водить по большой и красочной иллюстрации чёрным фломастером.
* * *
…А когда у царевны-лебедь внезапно выросла чёрная густая борода, а у богатырей – чёрные длинные носы… когда по мощённой улице, давя народ лязгающими гусеницами, помчались неаккуратные, кое-как сделанные непонятно кем и для чего чёрные коробки с кривыми пушками – пушки палили неустанно, куда придётся… когда в небе у солнца вдруг открылись чёрные глаза и прорезался чёрный узкий рот с клыками – тогда-то все упали на колени и принялись хором молиться.
И никому уже не было дела ни до невесть откуда взявшихся громадных чёрных треножников, топтавших дома горожан и крушащих дворец новобрачных, ни до чёрных скелетов, танцующих на развалинах.
Потому что наступил Судный День.
…В небе утробно хохотало клыкастое солнце; в церквях прощально стонали колокола, возвещая Конец Света.
В отдельно взятой сказке.
В отдельно изрисованном мире.
Семнадцатого
Семнадцатого, по утру – как обычно – Юрий Иванович умер.
А умирал он нынче плохо: то крайне першило в горле, то сильно болел живот, то собака на улице истошно завыла; а тут вредная тёща утренний повтор сериала «Исцеление счастьем» на всю громкость включила.
Эх, плохо было Юрию Ивановичу! Неудобно как-то у него сегодня получалось умирать, не в радость себе. Буднично, блин, неинтересно…
Скучно.
Юрий Иванович взял и крикнул тёще с кровати, надрывно:
– Алла Павловна, ну чего вы там, ну плохо мне! Ну, умираю я!
А она, зараза, ответила, не оборачиваясь:
– Ничего, перебьёшься, – и села про «Исцеление» смотреть: отклячила худую задницу, низкий струганный табурет под себя сунула и затихла. Спиной к Юрию Ивановичу, прямая как доска.
Даже дежурного стакана воды не подала.
И жену с кухни не позвала.
Сволочь, одно слово!
Тут и ангел смерти подошёл – он, серый и незаметный, всегда под конец действия появлялся. Конспирировался до последнего, вредитель. Поди, видеть Юрия Ивановича уже не мог.
– Ну что, – устало сказал ангел, присаживаясь в ногах умирающего, – семнадцатое, Юрий Иванович? Пора.
– Иди ты, – привычно окрысился Юрий Иванович. – Достал.
– Вы меня тоже достали, – вздохнул ангел. – Ну кто же подписывает договор с Дьяволом о бессмертии в пьяном виде? – Юрий Иванович промолчал, надоело объяснять.
– …И проставляет вместо подписи дату заключения договора, семнадцатое число, – горестно сказал ангел. – А в графе «Дата» ставит подпись! Невероятное нарушение договора, канцелярии и делопроизводства. Я разве виноват, что каждого семнадцатого…
– Пошли уж, – садясь, раздражённо ответил Юрий Иванович. – Туда-сюда, как обычно. Чего рассуждать!
– Как скажете, – обречённо согласился ангел и взял его за руку.
Юрий Иванович оглянулся напоследок, злобно оскалился – дьявол опять выглянул из-за спинки кровати, постучал когтём по неправильной подписи на договоре, вновь бессильно погрозил кулаком, и, как всегда, исчез в обоях: необходимых дат в фамилии «Сидоров», разумеется, не было. Отчего гражданин Сидоров уже сколько веков не принадлежал ни Раю, ни Аду.
– Блин, – уныло сказал Юрий Петрович и ушёл, в который раз за прошедшие столетья, в смерть.
Чтобы оттуда очень скоро вернуться.
Спаситель
Дом был «плохой», но узнал об этом Егор лишь после оформления покупки. На месте.
Не в том смысле «плохой», что старый, ветхий и продуваемый вредными для здоровья сквозняками, нет – внешне дом как раз таки выглядел отменно: стены из качественного, ещё советских времён производства, кирпича; островерхая крыша, покрытая новым рубероидом; чисто вымытые стёкла в перекрестиях свежеокрашенных оконных рам; крепкая дверь, высокое крыльцо с перилами и лавочка возле того крыльца – всё ухоженное и явно строилось по-хозяйски, не для продажи, а для себя. На долгие годы.
Егор положил дорожную сумку на лавочку, закурил, с интересом оглядываясь по сторонам: покупка садового участка произошла настолько случайно, неожиданно, что он даже не успел съездить и осмотреть ту недвижимость прежде чем подписывать официальные бумаги, ограничился фотографиями – дом с садом продавали срочно и недорого, пока будешь разбираться, что к чему, останешься ни с чем. Тем более, что участок находился неподалёку от города, всего полчаса на электричке и десять минут ходу от платформы – мечта горожанина, честное слово! Чего там раздумывать… Славный подарок самому себе к сегодняшнему тридцатилетию. Да и Вика, когда вернётся из командировки, наверняка будет довольна (знатный получится сюрприз, ох и знатный!)
Домик стоял посреди небольшого сада. В отличие от дома сад выглядел запущенным, словно им в последние годы никто не занимался: кусты одичавшей малины, что росли у заборчика с калиткой, вымахали едва ли не в человеческий рост; в густой зелени яблоней-груш-слив виднелись проплешины с сухими необрезанными ветвями, которые давным-давно надо было спилить. Меж деревьями, там и тут, высились заросли вездесущего бурьяна – пыльного, с застрявшим в нём легковесным мусором, принесённым ветром: обрывки старых газет, обёртки жвачек, рваные глянцевые пакеты от чипсов и прочая бытовая разность. Потребительская.
Любой мало-мальски опытный садовод, увидев подобное запустение и пренебрежение, пришёл бы в ужас, однако Егор садоводом не был и ужасаться не стал. Лишь сказал одобрительно:
– А что, мне здесь нравится, – и, щелчком отправив окурок в мусорный бурьян, пошёл осматривать свои новые владения. Владения Егора устроили – за те смешные деньги, что он отдал, лучшего и желать было невозможно!
Проверив туалетную будочку позади дома – чистую, словно ею давным-давно не пользовались, практически без обязательного по лету резкого запаха – Егор, весело насвистывая, вернулся к крыльцу. И остановился, неприятно удивлённый.
На лавочке, возле брошенной сумки, сидел и дымил папиросой мужик лет пятидесяти: седой, по-армейски коротко стриженный, в матерчатых тапочках на босу ногу, грязнейших офицерских брюках и линялой до потери цвета зелёной же офицерской рубахе без погон. То ли бомж, то ли дачник, поди разбери кто таков – зачастую садоводы-огородники выглядят ничуть не лучше самых последних бомжей. А то и хуже… Садоводческая традиция, несомненно.
– Привет, – сказал Егор, – Я – Егор. А вы кто, из местных? – и протянул руку, поздороваться.
Мужик глянул на Егора снизу вверх, затушил папиросу, кивнул согласно:
– Из местных, верно. Жорой зовут. Вот, увидел как ты сюда зашёл и решил глянуть, кто таков, для чего тут… А то в садах разный народ бывает, глаз да глаз нужен! – Жора пододвинулся на край лавочки, приглашающе похлопал по ней ладонью:
– Садись, потолкуем. – Егор, несколько озадаченный тем, что Жора не захотел с ним поздороваться за руку, сел, потянулся было к сумке:
– У меня тут водка есть и бутерброды. Может, за знакомство? По сто грамм. Правда, водка тёплая, но, как говорится, чем богаты тем и…
– Нет, – категорически отрезал Жора, – ни в коем случае! Мне нельзя, – и испуганно посмотрел на Егора, словно тот ему яду предложил.
– Нет так нет, – не стал настаивать Егор, подумав, что мужик, похоже, в крутой завязке. Или жена поблизости и бдит, чтоб единоверный не надрался в гостях, знакомясь с новым соседом. Хотя возможен был вариант, когда человек действительно вообще не пьёт – маловероятный для садоводческих мест вариант, но всё же.
– Я вообще-то водку не жалую, – словно извиняясь, пояснил Егор, тоже переходя на «ты», – захватил с собой на всякий случай. Я, понимаешь, этот домик сегодня по утру купил и приехал посмотреть, что к чему… Мало ли, вдруг с соседями знакомиться придётся, а какое ж знакомство да без ста грамм! Принято так.
– Да, принято, – Жора достал новую папиросу, прикурил от спички, – именно что принято. К сожалению. Значит, купил дом? Понятно… – и надолго умолк. Егору всё больше и больше не нравился этот странный молчаливый Жора: пришёл непонятно зачем, водку не пьёт, говорит не по делу, слова хоть клещами вытаскивай. Чёрт его знает, что за человек! Может, всё же бомж? Из тех, что летом садовые домики грабят, охотясь за алюминиевыми кастрюлями и старыми телевизорами-магнитофонами.
Жора, словно подслушав мысли Егора, сказал глухо:
