лишь её глаза – два синих кристалла на белоснежном поле.
Хосиро рухнул на колени, держась за бёдра женщины. Она нежно гладила его волосы. Лицо мужчины уткнулось ей в лоно. Знакомый вязкий аромат на миг вернул его из пропасти небытия. Последним усилием, уже не отдавая себе отчёт в том, что делает, он вынул из-за пазухи кинжал танто и, привстав на одной ноге, вонзил его Азуми ровно между маленьких грудей, сочащихся тёплым молоком. А потом его сознание окончательно погрузилось во тьму. Звуки стихли. Только где-то далеко тоскливо скулили щенята.
*****
Когда весна полностью вошла в свои права, и снег на перевале растаял без следа, крестьяне из долины Ондори снарядили в горы поисковый отряд. Вооружившись кольями и вилами, два десятка смельчаков отправились к Лисьему перевалу, чтобы отыскать тело пропавшего зимой оммёдзи и с почестями предать его погребению. Наткнувшись на пещеру, долго боялись они войти внутрь. Спустя пару часов споров несколько самых отважных парней всё же вошли туда. На полу лежали не тронутые тленом два тела, сцепившиеся в объятиях. В углу пустовало соломенное гнездо с разбросанными вокруг него обглоданными куриными костями. Внимание одного из крестьян привлёк белый платок, лежащий рядом с головой женщины. Вытащив его из-под копны рыжих волос, он с удивлением увидел на платке тёмно-бурые линии, складывающиеся в строки. Крестьянин не умел читать, но сообразил, что этот стих был записан кровью.
Замёрз поцелуй
У милого на щеке.
Любовь – это смерть.
Кто был ничем
К оружью, гражданин!
Плотней сомкнём ряды!
Вперёд! Вперёд!
Пусть вражья кровь
Поля наши зальёт!
Звонкая песня летела по городу, отскакивая от старинной брусчатки площадей в такт шагам марширующих бойцов революционной армии. Грозные слова скользили по каменным руинам некогда шикарных дворцов и по потрескавшимся стенам неказистых хибар, поднимаясь всё выше и выше. Могучий припев отражался в стёклах окон, которые словно в едином порыве открывались ему навстречу, впуская в натопленные за ночь комнаты прохладный осенний воздух. Песня плыла ввысь, над черепичными крышами домов, над узкими средневековыми улочками и начавшими покрываться позолотой и медью скверами. Летела над утренним городом и затихала вдали, в медленно таящем над устьем Соны молочном тумане. Гордый, величественный, многострадальный Лион просыпался.
Жак бежал по тротуару вслед за поющим отрядом санкюлотов и подпевал их боевому маршу, как мог. Слова он пока не успел толком выучить – песня была совсем новой в здешних краях и только-только входила в моду в свете последних событий. Однако Жаку нравились её вольный дух, её мощный вдохновляющий ритм. Повторяя слова вслед за ополченцами, он представлял себя в этих марширующих рядах – красивого, статного, со значком Республики на колпаке и ружьём на плече. К сожалению, Жаку было всего двенадцать лет, и вступить в ряды революционной армии, чтобы отважно бороться с врагами молодого государства, он пока не мог. Вот и оставалось ему только сопровождать их марши по утрам и воображать, что в один прекрасный день он так же пройдёт по родной улице с гордо поднятой головой, чтобы все соседи видели и завидовали – каким важным и влиятельным человеком он стал!
Соседей по улице Жак не любил. По мнению мальчишки это были пустые, надменные люди. Одно слово – богачи. Конечно, по сравнению с теми толстосумами, что обитают в роскошных особняках на улице Жюивери, жители улицы Мерсье, занимавшиеся в основном ткацким и портняжным ремеслом, были непримечательными обывателями. Главное их богатство заключалось в том, что они могли себе позволить горячий ужин с мясом каждый вечер и смену свежего платья раз в неделю. Но перед отцом Жака – обычным жестянщиком, даже эти дельцы с полным правом могли задирать нос. Точнее, раньше могли. Теперь, когда в город пришла революция, многое изменилось.
После того, как республиканские войска подавили недавний мятеж, поднятый местными аристократами и противниками перемен, город находился фактически на военном положении. Быть богатым в нём стало очень невыгодно. Специальные патрули санкюлотов ходили по кварталам и задерживали так называемых «подозрительных» – не только тех, кто принимал участие в мятеже против революции, но и всех, кто не вписывался в новое мироустройство. Попросту говоря, богатых и зажиточных людей – вчерашних хозяев жизни. Поэтому, от греха подальше, все соседи Жака по улице резко «опростились» – стали носить менее нарядные платья, не выставлять напоказ даже самые дешёвые свои украшения. И из окон их домов по вечерам уже не доносился манящий аромат мясной похлёбки.
Многие сверстники Жака принимали деятельное участие в розыске и задержании «подозрительных». Днями напролёт они носились по улицам в поисках тех богатых домов, чьи хозяева не успели сбежать из охваченного революцией города, а затем приводили к этим домам санкюлотов. После мальчишки жадно наблюдали, как ополченцы выволакивают на мостовую трясущихся от страха мужчин, женщин и стариков, бьют их прикладами, сдирают с них верхнюю одежду и нательные крестики. Ребятня в такие моменты свистела и улюлюкала, кидала в богатеев камни и куски лошадиного навоза. Будут знать, за кем теперь сила! На подобном развлечении Жак был лишь раз, по уговору своего друга Пьера – сына корзинщика с улицы Муле, и ему не очень-то понравилось всё это. Головой он понимал, что эти ревущие навзрыд люди – враги, и жалеть их не следует, как не жалели они сами подобных ему, Жаку, раньше. Но всё же на душе после такого зрелища оставалось поганое чувство, и больше он не составлял компанию Пьеру во время «изъятий».
Иное дело – марширующие и поющие санкюлоты! Это Жак любил. Вот и сейчас, вместе со своими друзьями он сопровождал армейскую колонну, направляющуюся в сторону набережной. Рядом с ним шлёпал босыми ногами по брусчатке щуплый низкорослый Пьер. Он ловко перепрыгивал лотки зеленщиков, с утра пораньше уже выставивших на тротуары свой душистый товар. Толстенький Жерар, как всегда, отстал от своих друзей, и его грузный топот едва слышался позади. Должно быть, опять перед выходом из дома натрескался не проданных вчера булок, оставшихся в папашиной лавке с вечера. Обычное для него дело.
С площади Шанж отряд свернул на улицу Сен-Жан и направился вниз, к собору Иоанна Крестителя. Улочка была совсем узенькой, развернуться на ней было решительно невозможно. Потому ребята не стали толкаться позади колонны, а свернули на соседнюю улицу дю Бёф и продолжили свой путь параллельно движению санкюлотов, чтобы обогнать их и встретить уже у собора. Выросшие на этих улицах мальчишки твёрдо знали, где на дю Бёф находится удобная трабуль, которая поможет сократить их путь.
Трабулями лионцы называли проходные коридоры и галереи, шедшие прямо сквозь дома и соединявшие друг с другом соседние улицы и
