— Я думал только о том, что должен с ним поговорить. Хотелось ему доказать, что это не я. Я не искал никакого другого удовлетворения.
Поручик встает, кладет руку на плечо Пакошу.
— Ну вот! Наконец! Хотели с ним поговорить. И поэтому тридцатого пришли в «Протон» в пять часов…
— В шесть! — почти кричит Пакош. — Когда меня выпустили, я решил отказаться от этого разговора. Он бы мне все равно ничего не дал, не загладил бы обиды. Я, правда, не крал этих денег!
— Объясните тогда, почему Зомбек так хотел от вас избавиться? Что произошло между вами, если он потребовал вашего увольнения и суда? Поймите, что у него должна быть какая-то причина! Точно так же, как существует повод для вашего задержания. Без причины ничего не делается.
— Возможно, я чем-то мешал Зомбеку?
— Мы, естественно, подумали и об этом. Но тогда, чем же таким занимался кассир, если кто-то был для него помехой? В чем вы могли ему помешать?
— Я не знаю, действительно не знаю. Кассир не делал ничего такого. Работал хорошо, добросовестно. Не воровал, не подделывал счетов. Но я думаю, что все-таки что-то было, если он так бездоказательно мог обвинить меня в краже. Что-то должно было быть.
— Пакош, послушайте: понятно, что обиженный и несправедливо обвиненный человек чувствует ненависть к своему обидчику. И вполне психологически обоснованно желает отомстить.
Пакош, измученный и поникший, отвечает с трудом:
— Я не разбираюсь в психологии. Знаю только, что если бы хотел отомстить, то сделал бы это не так, чтобы получить пожизненное заключение и снова вернуться в тюрьму. Если бы я действительно хотел его убить, то не стал бы делать этого на хорошо охраняемом заводе, окруженном высокой стенкой. Убил бы его вечером на улице или прямо в квартире, но никак не на заводе! Всюду, где угодно, только не там, где его нашли. Потому что это не было бы, как вы сами сказали, «психологически обосновано». Не надо на меня давить.
18
Начиналось то, что и обычно: кропотливое, изматывающее, упорное следствие. Десятки предположений, каждое из которых казалось единственно верным, а чуть позже — отказ от наметившегося было пути. И все сначала: пересмотр мельчайших улик и догадок, изучение казалось бы пустяков, попытки ухватиться за самые хрупкие факты, поскольку жила слабая надежда, что удастся наконец найти что-то еще неизвестное, то, что решит ход всего следствия и выведет нас на след убийцы. Если бы мы умели, вздыхал я, воскрешать мертвых хотя бы на секунду!
Встретиться с Эвелиной Фальконовой я договорился в третьеразрядном ресторане недалеко от ее дома. Там можно было спокойно побеседовать. Никто не мог услышать нашего разговора, потому что пианист, окутанный дымом и парами алкоголя, неутомимо молотил по клавишам своего инструмента. Он играл, конечно же, боевик сезона и подпевал пропитым баритоном:
Не говори: любовь тебе нужна,Не говори о будущей надежде…
Судорожно отхлебывал из кружки, стоящей на подставке для нот, и пел дальше:
О, пусть очнется сердце ото сна,Пусть будет все, как было прежде.
Мне хотелось убедить Фальконову в том, что убийца испортил жизнь прежде всего ей самой. В «Протоне» найдут нового кассира, а вот ей такого доброго и заботливого человека, каким был Эмиль Зомбек, уже не найти никогда.
Эвелина довольно жадно ела рубцы, которые я заказал специально для нее. Видимо, она вообще плохо питалась, а уж последние несколько дней наверняка почти ничего не ела.
— До того, как узнала Эмиля, — сказала она наконец, — я и не представляла даже, что человек может быть таким добрым к другим. Отец у меня, поверите ли, был жутким пьяницей. Мать вогнал в гроб и меня бил. Всегда, как напьется, так и бьет, поверите ли.
— А Марьян разве никогда не был к вам добр?
— Я за него вышла, чтобы из дома сбежать. Ухватилась за первого парня, который попался, потому что жить вместе с отцом уже не могла. Через несколько дней после свадьбы Марьян, этот лоботряс, надавал мне таких пинков и так избил, поверите ли, что я три месяца в больнице пролежала. Потом я, конечно, уже привыкла. Вся моя жизнь была сплошным кошмаром, пока я не познакомилась с Эмилем. Вот это был человек, поверите ли! Чтобы бог покарал того, кто его убил! За мои мучения…
— Если вы действительно в этом заинтересованы, — сказал я, — то просто обязаны нам помочь. Зомбек получал какие-нибудь письма?
— Нет, никогда. И сам не писал. Это был такой человек, поверите ли, о котором даже я мало что знала. Нет, подождите, что я говорю. Пришла как-то карточка с видом, открытка. Какое-то поздравление или что-то там еще. Видела я у него эту карточку, она лежала в ночном столике, в ящике. Нет, сначала наверху, а как Эмиль заметил, что я к ней приглядываюсь, так спрятал в ящик. А потом как будто выбросил. Боже мой, что это был за человек!
Она начала всхлипывать, а еще через минуту заплакала навзрыд. Я был вынужден проводить ее домой. По дороге Эвелина, плача, заверяла меня, что больше ничего не знает об Эмиле, и просила, чтобы я не мучил ее и оставил в покое…
Я попрощался с Фальконовой, однако оставлять ее в покое вовсе не входило в мои намерения. Она как пить дать знала о чем-то еще, не только об открытке. Я должен был найти ход, который убедил бы Фальконову в том, что я знаю больше, чем она думает. И еще мне пришло в голову, что Галина, дочка Макуха, возможно, знает что-нибудь об этой открытке. Уж если она знала о сберегательной книжке…
19
Я поехал на Мокотовскую и зашел в дворницкую. Самого Макуха не было дома. Галина предложила мне наливки собственного изготовления, однако я отказался. Я хотел еще раз побывать в квартире Эмиля Зомбека. Хотелось мне и захватить врасплох Галину с помощью информации, полученной от Фальконовой. Я хорошо обдумал этот ход, но не знал, что из него выйдет. Могло, конечно, и вообще ничего не выйти, впрочем, не в первый раз…
Мы остановились на лестнице возле квартиры Зомбека. В двери напротив тотчас же блеснуло стекло открываемого глазка — кто-то снова подглядывал. Прекрасно, именно этого я и добивался. Незримого присутствия Марианны Вятрык. Мне хотелось заинтриговать ее разговором с Галиной, именно поэтому я и начал его, стоя на ступеньках.
— Вы говорили, — сказал я девушке, — что Зомбек не получал никаких писем.
— Да. Вы мне не верите? Я могла бы обмануть любого другого мужчину, но вас никогда.
— Жаль, что я оказался среди этих «других». Ведь однажды Зомбек все-таки получил какую-то открытку, правда?
— Открытку? Серьезно?
Я перестал улыбаться.
— Пани Галина, давайте кончим приятельские разговорчики. Это серьезное дело. Прошу вас говорить только правду. Вы убирали у Зомбека, выносили мусор и даже знали, где он хранил сберкнижку.
— Мне очень жаль… — начала она. Прикусила нижнюю губу и неожиданно воскликнула: — Ах, да! Открытку, правильно! Ну, конечно, я даже просила у него марку. Помню, что на ней был такой большой кот, марка за сорок грошей. Я же собираю марки для жениха…
Меня совершенно не касалось, что именно собирает Галина для своего жениха.
— Когда это было?
— Наверное, неделю назад. Или дней десять. Открытку он мне не дал, но марку осторожненько так оторвал, над паром отклеил. Я ее сейчас принесу, она у меня где-то в книгах, подождите минуточку…
Прежде чем я успел что-нибудь ответить, Галина уже сбегала по лестнице. Она была легкой, проворной, почти летела над ступеньками. Я повернулся и позвонил в ту дверь, откуда кто-то наблюдал за мной своим вылупленным глазом. Глазом рыбы, прильнувшей к стеклу аквариума.
Дверь отворилась тотчас же, мне даже не пришлось ждать. На пороге стояла старуха со злым, мстительным лицом, словно преждевременно состаренным этой злостью и ненавистью к людям. У нее действительно были выпуклые и круглые глаза карпа.
— Я здесь уже в третий раз, — обратился я к ней, — и все время вы следите за мной через этот прицел и подслушиваете. Для чего?
Вопреки ожиданиям, голос старухи оказался ни хриплым, ни скрипучим, да и говорила она вовсе не как актрисы, играющие в радиопостановках бабу Ягу, которая измывается над Ясем и Малгосей.
— Люблю знать, что творится в моем доме, а вам до этого какое дело? — спросила она.
— А какое вам дело до меня? — парировал я. — За вами, кажется, не подглядывают.
— Это моя квартира, и я имею право делать в ней что угодно. Могу даже подглядывать, и никто мне этого не запретит. Я уже не раз побывала в суде свидетельницей и кое-что понимаю в законах. А милиции, — она говорила все громче и быстрее, — это не касается. Я знаю, что вы именно оттуда и знаю, сколько раз сюда приходили. Я вообще все знаю, что делается в доме, и могла бы немало порассказать.
— О ком? — сразу же подхватил я.
