искуснее, использовал язык, засасывал её губу, пачкаясь помадой. Положил свои руки на её бёдра, вёл ими вверх, к груди под лентой, сжимая всё по пути. Катя придвинулась, насколько позволила коробка передач, Рома ответил тем же, поначалу она гладила его кисти, но переборов смущение перешла к ляжкам, сами инстинкты повелевали подняться выше.
— Проведёшь? — оторвавшись от него пролепетала девушка.
— А соседи? — его раскрасннешийся рот и лобжинка над ним изогнулись в издевательской улыбке.
— Похуй на соседей. — искренне заявила она уверенным и очень мотивирующим тоном, вновь приливая к парню, оставляя следы теперь и на шее. — М — м… — изнывающе протянулось в машине, когда Ромка сжал её правую ягодицу.
«Ебать — копать! Катюха! Да ты как сраный пластелин! Если за тебя взяться, уже нахуй не оторваться! Всегда холодная и твёрдая, но сейчас, в моих руках такая горячая и мягкая…» — сумбурно вихрились мысли, подбирая странные метафоры. Парень действительно не мог отнять от неё мозолистые пальцы, но, продавливая впадину на спине, шаря вдоль обнажённых частей позвоночника, переборол себя, для того чтобы чуть позже сдаться — ей, себе, в плен, в рабство, лишь бы продолжать лизаться с этой бабой до остервенения, до посинения его губ и головки болезненно разбухающей в этот момент, под натиском её ногтей.
Как только по парадной разнёсся стук обтянутой кожей двери о косяк, школьники набросились друг на друга, точно дикие звери. Беспорядочно исследуя тела, они не проронили больше ни слова, обескураженные собственными действиями. Катькины гульки вжались в стену, Ромкины руки в Катю. Так, когда со сбивчивым дыханием, деваха сбросила ненавистную мешающую обувь, и оказалась на 6 сантиметров ниже, Роман, не став сбрасывать кроссовки, и теперь склонившись, затолкал её в свою комнату, которую определил по листам и медалям на стенах — на них пролился подъездный свет когда они заходили в квартиру. Он заметил это где-то на перефирии, жаждущим взглядом распивая любовницу, держа её круглое лицо в ладонях. Искать иные включатели не было ни времени, ни желания. Он желал только тела Смирновой, и, осмелившись признаться в этом себе, он захотел признаться в этом ей.
— Я, бля, никого ещё так не хотел, как тебя сейчас… — быстро проговорив погрубевшим голосом, он стянул лямки её наряда, которые были единственным и очень хлипким поддерживающим тросом для её оголившихся, тяжёлых, крупных ахуенных сисек. — Весь вечер… Весь вечер я хочу тебя выебать, Катя… — впившись зубами во вставший сосок, он прервал своё откровение.
— Я…я тоже…Сильно хочу… — прерывисто шепча, она развернулась, вжимаясь в бёдра, и похотливо потираясь о затвердевший бугор его спортивок.
«Боже, Рома… Ромаромарома… Ненавижу тебя! Распоследний гадкий уебан. Не прощу никогда за то что ты делаешь. Самонадеянный индюк, как смеешь себе позволить до меня дотронуться? Своими противными, грязными руками… Бери! Всю! Как дрянь, как суку, как ты умеешь, если не соврал… Бери меня всем, что у тебя есть. Трогай, сжимай, кусай, лижи, возьми, возьми меня пожалуйста. Мурчи…мурчи своим баритоном, убаюкивай, уноси меня отсюда, с тобой так невыносимо, ужасно, отвратительно, до мерзости хорошо. Ты разрушил всё что я построила, ненавижу тебя».
Екатерина противилась происходящему всем существом, как только могла, но её тело… Оно было с нею не согласно, категорически, наотрез отказывалось её слушать. Оно отзывалось только на приказы мужчины, впервые заполнившего пространство девчачьей комнаты собой.
— Сними это. Запачкаешь.
Девушка покорно взялась за подол, и потянула его вверх.
«Драть её… Она в ебаной сетке…» — он, отвечая, рваным движением сбросил свою кофту, словно готовился к забегу в четыре километра, а не к долгожданному соитию.
Сидя на собственном рабочем столе с прóгнутой спиной, Катя стремительно намокала от манипуляций с её промежностью указательного и среднего Ромы. Она лизалась с ним, упиваясь, как перед смертью хочет надышаться утопающий.
— Рр… Ром. — выбираясь из пелены влечения, она взяла его за волшебную кисть, которой он наколдовал в желудке бабочек, или скорее резвых стрекоз, мечущихся из стороны в сторону, и бьющихся о низ живота, даруя девушке забытые, местами неизвестные, ощущения.
Вместо слов она приникла к губам друга в последний раз, прежде чем поменялась с ним местами, и опустилась на колени. От самодовольной улыбки и сверкнувших в темноте клыков она впервые за прелюдию заробела. Спрятав нос в прессе парня, оставляя на том влажные багровеющие следы, рукой она принялась гладить его член через штаны, чувствуя влагу пятном разлившегося предэякулята. Это… это очень возбуждало, чёрт подери, как это заводило! Он пах… как… как мужчина… Как нужный ей мужчина. Как недостающий ей мужчина. Влекомая искренними побуждениями она нашла головку распухшими губами, не целуя, а просто ведя ими от неё до основания, и обратно, она прижала свои аккуратные пальчики левой руки резинкой штанов, а правой потянула за шнурок. В следующий миг оттуда вывалился приличный аппарат, по меркам Кати в добрых 17–18 сантиметров — было с чем поработать. Она, довольно малоопытная в искусстве удовлетворения мужчин, слабо взялась за ствол. За неуверенную хватку, её уверенно схватили за подбородок.
— Кать, ты же хорошая девочка, правильно? — нехотя, но утвердительно ему кивнули, — Тогда будь умницей и внимай чего я хочу.
Ромка командовал. Гад. Она всегда главная! Но не успела девушка об этом подумать, как голову притянули к половому органу, или та притянулась сама. Леденцами там не пахло, на вкус тоже не барбариски, но подруга приняла его в рот так, будто это были последние сосательные конфеты в мире. Твёрдый, налитый, липкий. Она чувствовала как тот щекочет язычок, заполняет собой пустующее пространство. Делала это развязно, теряя темп, торопясь. Торопилась принять его иными губами. Никогда прежде ей не казалось, будто во влагалище пусто. Её замедляли, направляли, заставляли поддерживать зрительный контакт.
— Ты очень красивая.
Вид и правда открывался отличный. Втянувшиеся румяные щёки, которые мягким, тесным, скользким одеялом обволакивали изнутри, прикрытые от наслаждения глаза, в блядском боевом окрасе, стреляющие в него, когда он наводит её контур лица, соски большой груди встающие, сжимаемые между её маленьких пальцев, ляжки обтянутые колготками для породистых шлюх, расплылись, а колени широко разъехались. Как же она сейчас течёт. Думает, он не замечает покачиваний её бёдер. Течёт от него и для него. Она его. Картина маслом. Её маслом. И слюнями. Намереваясь достать до гланд, парень проникал всё глубже, но остро ощущая, как сжимаются челюсти неподготовленной, бросил эту затею, оторвав её от члена, он коснулся её плеча, невесомо проведя пальцами вниз. Нить, которая тянулась от её языка к уретре, оборвалась движением её руки,
