которой она уже более уверенно продолжила надрачивать, в попытке отдышаться. Ромка закинул голову и глухо выдохнул, пропустив хитрую улыбку измазанного им рта.
Восприняв это как верное направление, Катя сильнее сжала пенис, и обожгла его своим дыханием, когда начала лизать. Наверху послышались тяжёлые перебивки дыхания.
— Тише. — почувствовав, что так они могут остаться без главного блюда, он придержал пассию. Та отдала ему инициативу вновь, и воспользовавшись ею, Пятифан положил большой палец на её нижнюю губу, она услужливо её опустила, впуская в тепло. «Такая послушная, а разговоров было. Где же все твои амбиции, вытекли вместе со смазкой? Шлюха. Прекрасная. Покорная. Покорённая. И всё-равно отсервеневшая, я готов кончить только от этого». Фаланга продавила её острые зубки, и провела след от языка к ямочке подбородка.
— Собираешься меня просто пальцами трогать?
— Просто пальцами? — с насмешкой он протянул их обратно ко рту Кати, — облизывай.
Не прошло и минуты, как комната заполнилась сдавленными стонами.
Треск ткани. Глубокий вдох. Бесстыдный грязный шёпот. Девичьи ноги, блестящие лунным светом и капельками пота, распластались по кровати, усыпанной гипсофилами, выпавшими из волос. Сетчатые колготки разорваны, а бирюзовые трусики, пошло промокшие, отодвинуты далеко от места, что должны прикрывать. Роман сдержал эмоции. Хотелось по-пацански захохотать от нелепости интимной стрижки. Милая натура. Толку наголо выбривать, если оставила это сердечко? Модная от макушки до лобковых волос. Ещё больше хотелось по-пацански пялить её всеми тремя пальцами, когда после второго она протяжно, громко, ноюще, вульгарно простонала, и попросила:
— Ещё! Всего! Мне не нужны твои пальцы, дай мне Его! — ненужный большой надавил на бугорок вверху, она поддалась бёдрами на встречу, вколачиваясь, впечатываясь в память, и пропитанную её соками руку. — Мх, нет! Хочу твой член, Рома. Большой, твёрдый и горячий. Трахни меня им, пожалуйста! — провоцирующие слова выплёвывались сами, Катя сама от себя такого не ожидала, глаза её искрились, парад бесов отплясывал в них, секундно останавливаясь каждый раз, видя таких же бесов в стали чужих зрачков, и затем они вальсировали вместе.
Помучав свою жертву самым быстрым темпом, и самым сильным давлением на всевозможные точки напоследок, резко покинув тугое лоно, он приказал перевернуться. Надавливая на лопатки, он осознал что не готов лишить себя наркотического экстаза при виде её сложенных домиком тонких бровей и пересохшего рта, застывшего в немом выкрике. Теперь её прилизанные косички взбесили, ведь мешали взять её. Во всех смыслах.
— Я хочу видеть твоё лицо. — произнося эти слова, он беспощадно томил девушку ожиданием, дразнил, даже раздражал, в своей обыкновенной манере, водя головкой по напухшим половым губам, очерчивая элипсы.
— Я хочу чтобы ты вставил свой хер в меня. — будто делая замечание, ответила она, поворачивая голову.
Дважды просить не пришлось. Пожар пылающих катиных мостов потушило цунами. Он вошёл, ударившись о вульву яйцами, вошёл во всю длину, давая желанное… нет, требованное чувство наполненности, вошёл и медленно вышел, задержавшись, ворвался снова, сделал с десяток сильных, резких толчков, заставляя её утробно завыть, выгнуться пуще прежнего, просить, умолять его сделать так снова.
Ритмичные шлепки дополнялись шлепками в разнобой — ладони о правую ягодицу, левую же, ждала участь как и у груди — властное сжатие.
«Как же мне ахуенно, господи! Как же хорошо… Как же хорошо, когда ты внутри. Я чувствую тебя полностью, каждый миллиметр. Почему никто не сказал, что ебаться с Пятифановым это так пиздато?! Хочу чувствовать тебя вечно. Как же это неправильно». Но Смирнова ошибалась — всё было правильно. Было так, как должно. Как предначертано с самого начала. Иначе бы их секс не был таким идеальным, и вспревшие половые органы их бы оттолкнули, приятная груша оказалась бы сигаретно-спиртового вкуса, а сломанный каблук послужил бы повешеным на Романа долгом, нежели поводом заскочить к ней в гости, и, до кучи, между ног. Иначе бы она предпочла скорее повесится, чем переспать с ним.
Парень, снова перепрыгивая планку «Лучше некуда», нашёл за капюшоном клитор, и заставил Катю задрожать под собой. Его физиономия выражала все оттенки гордости и превосходства. Роман невольно закусывал губу, когда девица сжимала его тесным кольцом. Её коленки разъезжались всё шире, напоминая об откровенности характера сложившихся между ними отношений. При всей своей горделивости, он был поражён до костей. Поражён ею. Поражён ей.
«Боже, ты лучшая тёлка, что подо мной кончала. Какая жопа, какие сиськи, какая пизда… Какая же мне с тобой пизда… Я бы ебал тебя по всей твоей блядской школе, во все твои блядские дырки, пока не кончился бы сам. Если бы знал как ахуенно тебя трахать, ни за что бы не вылетел из шараги. Твоё тело… это просто нечто, ты это просто нечто. Если бы ты не корчила из себя хуй пойми что, я бы прописался между твоих ахуенных мягких ляжек, защищал бы эту койку-место ценой жизни, лишь бы ты продолжала так пиздато, убийственно, искренне стонать». Щенячий восторг испытывал Рома, когда она шипела, задыхалась, бормотала себе под нос его имя, сочетала брань и Господа в суе. Ведь ни в жизни она бы себя так повела, а с ним — уж тем более. Она была в пассивной позиции, но продолжала задиристо себя вести. Когда Пятифан сбавлял темп, во избежание преждевременного семяизвержения, она нагло продолжала двигаться за него, толкаясь аппетитной светлой задницей и засасывая сочащейся розовой дыркой головку. И что хуже, не останавливалась даже после назидательного удара по алеющей ягодице. Она буквально сносила голову этим. Все головы. Пришлось покинуть райское местечко, отправляясь на заслуженный отдых.
— Верни — и–и! — возразила покинутая девушка, и её блестящая, текущая вагина, одним видом приказывающая в неё впиться — членом, или языком — не важно.
Отгоняя от себя мысль о таком не-мужском жесте как куни, которое так и хотелось подарить шикарной даме, опустив штаны в самый низ, Рома сел, выставив руки назад, как опору, и пригласил:
— Присаживайся.
Переместившись на колени парня, она сомкнула руки на его шеё, теребя ежиные волосы за затылке. Пересохшие губы заманивая облизнулись, глаза её закатились за орбиты, ноги свелись, когда, вогнав в себя полюбившуюся часть тела, она случайно качнулась вперёд. Подхватив Катю под попу он направил её движения так, словно ей нужно было оседлать буйного быка, а не поплывшего мальчишку, злорадственно напоминая, что он лучше знает, как надо, и что снизу, сверху, сзади, сбоку — так или иначе — он главный.
— Твою мать! Да!.. Блять, да! Боже мой, да! — она наращивала и наращивала темп, выстанывая эти слова. — Аа — ах, Рома,
