Как-то Мария вспомнила то далекое утро, когда вся деревня еще крепче полюбила ее мать — жену лучшего мастера колхозного черепичного завода.
Отец Марии уходил на фронт. Настасья Степановна проводила его до города, вернулась домой и долго бесцельно бродила по двору. А в полдень она, как обычно, понесла обед на черепичный завод.
— Ты кому это, Настасья? — удивились рабочие.
— Да вот сама не знаю, — смущенно улыбнулась она. — Примите, прошу. Вам на здоровье, а мне на радость: будто хозяину своему принесла.
Потом она заглянула на точок, на глиномялку, побывала и на сушилке — искала какого-нибудь предлога подольше побыть на заводе.
— Ты рамку не так держишь, потому и глина у тебя криво ложится на форму, — сказала она молодой работнице и тут же, закатав рукава, быстро и ловко сформовала несколько черепиц.
Старший мастер сказал:
— Вижу я, Настасья Степановна, вы не только стряпать мастерица.
Настасья вся зарделась:
— Да что вы, Петр Михайлович! Это я так, забавы ради... Бывало, принесу обед мужу, и, пока он полдничает, я тут за его формой время коротаю.
— Ладно вы скоротали свое время, — одобрительно заметил старший мастер и, немного подумав, добавил: — В час бы добрый вам старое вспомнить. С нас бы заботу большую сняли. Не пустовать же месту вашего мужа.
— Значит, можно? — спросила Настасья.
И с того дня пошла о ней слава лучшей формовщицы черепичного завода. Она и хозяйство свое исправно вела и на работе имя своего мужа не посрамила.
Иногда Мария вспоминала свадьбу своей старшей сестры. Полдеревни гуляло у них в доме. Под цветущими яблонями накрытые белоснежными скатертями столы ломились под тяжестью бутылей с наливками, настоянными на лимонных корочках, на ароматных травах. А сколько было пышных пирогов, начиненных яблоками, рисом, печенкой, тертым орехом!.. На больших блюдах красовались и жареный поросенок, и поросенок под хреном, и заплывшие жиром медно-красные гуси.
А сколько было гостей! За столом сидели и Андрей Гирский — старейший тракторист колхоза, и знатная свинарка — бабка Антонина, вырастившая знаменитого Ваську, племенного хряка в тридцать пять пудов весом. Когда Ваську везли на Сельскохозяйственную выставку, ребятишки провожали его далеко за деревню. Боров не помещался на грузовой машине, пришлось досками удлинить кузов. Были тут и пчеловоды, и садовники, приехали трактористы из МТС, нарядные, как женихи. Заломив кепки, они разбрелись по саду, балагурили с девушками, накрывавшими свадебные столы.
Отец Марии после первых же рюмок захмелел и стал хвалиться: моей черепицей, мол, все ваши дома крыты, я такую черепицу обжег, что и на ваш век хватит, и вашим сынам, и вашим внукам, и правнукам.
...Но вот пришло лихолетье. И, как ветер охапку листьев, разметала война дружную семью Вершининых. Где теперь отец Марии, сестры, зятья?..
С первого же дня войны Мария так настойчиво рвалась на фронт, что прошлой зимой родным пришлось отпустить ее на курсы медицинских сестер. Но когда отец ушел воевать, Мария не могла оставить мать одну в опустевшем доме и, бросив курсы, вернулась в деревню. Мария была полна тревоги, хваталась то за одно, то за другое дело — и на молочной ферме работала и в детских яслях, а то вдруг захотела стать трактористкой, с утра до вечера пропадала в соседней МТС. Но ни к чему не лежало ее сердце. Трактор, детские ясли, доение коров — все это казалось чересчур незначительным девушке, мечтавшей о героических подвигах.
Она вся трепетала, когда среди проходящих воинских частей видела своих ровесниц, одетых в военную форму. Каждая из них казалась Марии необыкновенной героиней, она любила этих незнакомых девушек и мысленно наделяла их всем, что было на свете чистого и хорошего.
Шли дни. Окруженный заботой и лаской, в своем печальном одиночестве Ладо так сдружился с Марией, словно они знали друг друга еще со школьной скамьи. Он только потому и радовался утру и вечеру, что надеялся услышать голос Марии, такой чистый и полный нежности, словно даже горести этих дней не могли его затуманить. Радовался, что увидит ее лучистые глаза в тени длинных, тревожных ресниц. Он еще не знал, была ли это любовь или только чувство дружеской привязанности и благодарности за доброе отношение к нему.
Когда Ладо так поправился, что уже мог сидеть на постели, молодая хозяйка неожиданно изменила свое отношение к нему. Теперь она не так просто обращалась с ним, как прежде. Читая книгу, она уже не садилась к нему на тахту, не приходила в домашнем платье и босая.
— Когда кончится война, я хотела бы повидать твою родину. Приехать мне? — как-то сказала Мария.
— Приезжай, Мария, приезжай! Такого жениха тебе найду, краше звезд будет, — пошутил Ладо.
— Об этом не беспокойся, сваты и тут найдутся, — резко сказала она и залилась густым румянцем.
«Должно быть, любит кого-нибудь», — подумал он, и от этой мысли ему стало больно.
— У тебя, видно, есть жених, Мария? — сорвалось у него с языка.
— Ну конечно есть! А ты не знал? — И она выбежала из комнаты.
На следующее утро ему подала умыться Настасья Степановна. Мария не пришла и вечером.
6
— Господи! Я тебя разбудила?!
Ставни были открыты. Солнце ударило Ладо в глаза.
— Куда ты пропала вчера, Мария?
Тихая улыбка тронула ее губы:
— Соскучился?
— Разве хороший врач бросает своего больного? Где ты была?
— Нет, сперва ответь: соскучился ты по мне? Что бы ты стал делать, если бы я и сегодня не пришла?
Ладо засмеялся — так наивна была ее настойчивость.
— Чему ты смеешься?
Голос Марии дрогнул, и Ладо откровенно признался;
— Соскучился, Мария, как не соскучиться! Я шею себе свернул, поминутно глядя на дверь!
Она опять усмехнулась и сказала, что была в соседней деревне, там и заночевала.
Девушка побрызгала водой пол и принялась подметать.
На ней было нарядное ситцевое платье в желто-красных горошках. Мария казалась стройнее и красивее, чем всегда. Она это знала и чувствовала себя немножко неловко, ступала несмело и даже слегка сутулилась, чтобы не так явственно обрисовывалась ее молодая грудь. Временами тень какой-то неуловимой досады набегала на ее лицо. Потом снова губы раздвигались в тихой улыбке. Ладо глаз не мог оторвать от девушки, так шло ей это тихое волнение, беспрерывная игра света и тени.
— Если бы ты знал, какая я плохая, ты бы и разговаривать со мной не захотел! — вдруг сказала Мария.
Он не понял, шутит она или говорит серьезно. В то утро она поминутно удивляла его.
— Почему, Мария? Чем же ты плохая?
— Я тебе сейчас неправду сказала. Никуда я вчера не уходила.
— Так где ж ты была весь день?
— Дома сидела.
— А почему своего больного не навестила? Надоел он тебе?
— Как тебе не стыдно?!
— Тогда в чем же дело?
Она опустила голову:
— Я хотела узнать: соскучишься ты по мне?
В глазах ее стояли слезы, а губы улыбались.
Однажды ранним утром в каморку зашла Настасья
Степановна, поставила на стол дымящийся котелок. Полусонного Ладо сразу же пробудил запах перца, чеснока, лаврового листа и еще каких-то пряностей.
Настасья Степановна сказала:
— От такой ухи весь день будешь весел, сынок. А пока вот это выпей.
Она налила маленький стаканчик желтого самогона.
— Скорей пей, как бы нас моя девочка не застала.
— Один стаканчик не вредно, мамаша.
— То-то, что не вредно, да что с ней поделаешь. Рассердится на нас.
— Неужто такая строгая ваша дочка?
— Время сейчас такое, не хочу ее ничем огорчать.
— Да, время недоброе, — шумно вздохнул Ладо. — Что слышно в деревне, мамаша?
— Хорошего ничего не слыхать... Ума не приложу, куда мне мою Марию спрятать. Поговаривают, что наших парней и девушек будут угонять в Германию.
Он кое-как утешил бедную мать, но сам лишился покоя. Только теперь он понял, что любит Марию.
И когда Настасья Степановна, утирая слезы, вышла из каморки, Ладо встал, попробовал сделать несколько шагов, держась за стену, но со стоном опустился на тахту. Не столько от боли, сколько от сознания собственного бессилия он зло заскрежетал зубами.
Мария по-прежнему навещала его дважды в день. Иногда он целыми часами прислушивался к тому, что происходит в доме, и так волновался, когда в урочное время не слышал скрипа деревянной лестницы, что ему становилось стыдно за себя. О том ли должен думать человек в его положении? И он старался ничем не выдать Марии своего чувства.
«Над нами не звезды. Не нынче-завтра наши дороги разойдутся навсегда, — думал он, глядя на девушку, которая, что-то тихо напевая, прибирала комнату. — Для чего же нам понапрасну тревожить друг друга, зачем добавлять к нашему горю еще новое горе?» Но спорить с сердцем было трудно. Он закрыл глаза, и на мгновение ему представилась Мария во дворе его дома.
