Подняв глаза, я столкнулся взглядом с глазами передней девки. Она разглядывала мои манипуляции крайне заинтересовано. Даже засмотрелась. Наконец до неё дошло, что представление закончилось. Она дёрнулась, возвращаясь к осознанию текущего момента, и, сглотнув, затараторила:
– Здоровьечка, тебе, господин наш, батюшка. Бог те в помощь в трудах праведных. Вот пошли мы с подруженькой по грибы, по ягоды. Углядели на лугу трудников. Углядели мы, да и подумали — надо подойтить к работникам, может, нужда кака есть, иль заботушка. Солнышко-то ныне высоко стоит, жарит да припекает не шуточно. Как же вы бедненькие-то да без отдыха? А у нас-то снеди разной корзинка полная. Матушка моя на дорожку дала, не поскупилася. Не желают ли добры косари пирожков свежих с рыбицей? Молочка, утром доенного?
Красиво говорит. Без запинок. Чувствуется долгая и упорная зубрёжка. Где ж это так крепко такие тексты вдалбливают? «Батюшка»? Это мне-то? В этом моём плоскодонно-маломерно-костлявом? А, я ж её отца в холопы взял. Значит и она — моя холопка. Нет, правильно — «роба». «Холопка» — это более позднее, от поляков, наверное. В русской традиции аж до конца 17 века чёткое разделение по полам: женщина — роба, мужчина — холоп. Как жеребец и кобыла. А не жеребица или кобылец. А матушка этой посетительницы — «роба с приплодом». Помню.
– Тебя как звать-то?
От трети до двух третей входящих звонков в call-центрах моего начала третьего тысячелетия обрабатывается программными роботами. Уровень ошибок у таких автоответчиков в три-пять раз ниже, чем у живых операторов. База данных Аэрофлота, например, содержит под миллион типовых диалогов. Человеку столько в голове не удержать, а компы — и распознают бред позвонившего клиента лучше живого оператора, и отвечают точнее. А вот у этой девички реакция на запросы пользователей вообще не предусмотрена. Попытка диалога приводит к общему зависанию системы.
– Меня-то?
Мда. Классика. Неужели нужно обязательно озвучивать идиотский ответ на идиотский вопрос? «Как меня зовут — я знаю».
– Глава 92
Пришлось выждать довольно длинную паузу, в ходе которой умильное выражение лица добродетельной робочки-селяночки тинейджерского размера сменилось сначала на непонимающее, потом на тревожно-озлобленное. Наконец, шестерёнки провернулись, зубчики зацепились. Маска снова стала умильно-сладкой. Девка внезапно широко махнула правой рукой и поклонилась большим поясным поклоном. Стоявшая за её спиной Пригода несколько проспала момент начала движения, засуетилась и со всего маху воткнулась лбом в копчик своей напарницы. Но та уже «поймала волну» и, почёсывая пострадавшее место, продолжила свою арию.
– А прозваниеце у меня простое, девическое, родителями моими честными даденное. Людям добрым сведомое, соседями вспоминаемое. Как идут девки наши с селища на вечерки каки разные, или ещё каки гульбища…
– Понял. Имя у тебя есть?
Ванюша, снова на те же грабли. Туземцев прерывать нельзя — их от этого клинит и идёт внутренний сброс. Вплоть до полной перезагрузки системы. Есть время покурить и оправится. Или попробуем распараллеливание?
– Пригода, как ты её называешь?
– Кого? Её?
Повтор. Грабли снова. Не умеешь, ты, Ванька, говорить со святорусским людьми. Впрочем, и с не «свято» — не умеешь. Дождись свистка. «Чайник — закипел, паровозик — тронулся, посадка — объявлена». «Оставьте своё сообщение после третьего гудка».
– Беспутой её звать.
– Вот и не правда! У меня и крестное имя есть!
– Чего неправда? Как парни на гульбище идут, так и кричат: выходи Беспута, пойдём, по-путаемся.
– Ты чего?! Мы ж уговаривались!
– Ладно, девоньки, давайте короче. Вы зачем сюда пришли?
– Дык… эта… ну… вот.
Всё, наигрыш кончился, обязаловку откатали — пошёл свободный разговор. Причём, конструктивный — на последнем «вот» Пригода подняла корзинку и чуть не ткнула мне в лицо. В корзинке, как было сказано, нечто съестное. Взятка натурпродуктами. «Борзыми щенками». Раз дают — будут просить. Не принять — глупо — кушать хочется. Принять… надо будет отдариваться. Здесь так принято. Только я, красавицы, не посконный-сермяжный, а вполне продвинутый. Россиянин, давая в начале третьего тысячелетия взятку, не надеется на порядочность взяткополучателя и достижение выгоды, а исключительно «чтоб хуже не стало».
– Ладно, пошли. Вон у леса, где вещи наши сложены — там тенёчек. Там и перекусим.
– Эта… боярыч, тута… поговорить бы…
– Говори.
Беглый взгляд Беспуты по сторонам, нервное облизывание губ. Чего-то боится? Или нервничает? Явно хочет пообщаться с глазу на глаз. У них там, в «Паучьей веси», опять какая-то заморочка? Я махнул рукой Сухану, тот подхватил обе косы и, вместе с Пригодой, по-прежнему судорожно прижимающей к себе лукошко, отправился к лесу.
– Тут эта… такое дело… давай вот сюда… вот за дерево… вот… Слышь, боярыч, хочешь сладенького?
Мы перешли на другую, удалённую от места предстоящего пикника, сторону поваленного дерева. Вопрос Беспуты меня несколько поставил в тупик. Если и есть что-то сладкое, то оно в корзинке, которую Пригода унесла. А прочие здешние сладости типа рябины после первого мороза… так не сезон, вроде. Или какой-то стебель здешнего растения со сладковатым вкусом? Сахарный тростник в средней России в средневековье? Неужто!? Так это ж мировое открытие! Это ж вообще!
Моё непонимание подвигнуло девку на объяснение. Наглядное и исчерпывающее. Она нагнулась и вздёрнула подол своей рубахи вверх до горла.
Мда… Наука была права. Сахарного тростника на Угре — не произрастает.
Как говаривал ослик Иа, разглядывая своё отражение в воде: «Жалкое, душераздирающее зрелище». Я так и не понял, почему вот такая картинка должна вызывать у самцов хомосапиенса чувство восторга и радости. Особенно, в таком, сильно молодёжном исполнении.
Прежде всего, общеизвестно, что частичное обнажение более привлекательно, чем полное. Когда остаётся пространство для работы воображения, то оно (воображение) дополняет его (пространство) отсутствующее деталями значительно более высокого качества, чем все визажисты и бодибильдеры вместе взятые. Кроме того, я вообще люблю делать это сам. Не в том смысле, а в смысле — своими руками. Это же даёт кучу интереснейших оттенков и в пластике, и в акустике, и в психологии! Вынимать красавицу из всех её тряпочек и видеть её сомнения, ожидания, вопросы… И давать на них ответы. Просто улыбкой, мимикой, прикосновением… А тут — «на». Как в народной песне велосипедиста:
«— Дай, дай, дай.Дай, дай, дай.— На.— Ого-о, ого-о…».
И на что тут смотреть? Мягко говоря — не Рубенс. Даже — совсем «не». Родной фольклор описывает такие персонажи в строительной терминологии: «Ни сиськи, ни письки. Одна арматура». Всё такое тощее, угловатое. Талия отсутствует вообще. Бедра… Ну, раз есть ноги, то должны же они откуда-то расти. И это — всё о них.
На грудной клетке просматривается… грудная клетка. Из рёбер. Ниже имеем старательно надуваемый животик. Это что, здешний синоним русской красоты? Одновременно — и тощий, и выпяченный? С пупочком. По форме которого становится очевидным — акушерка была с перепоя. Хотя откуда здесь акушерка? Акушерки на «Святой Руси» не водятся. Хорошо, если повитуха. Но всё равно — с похмелья.
Снизу наблюдаются ноги. И это женские ножки?! Нет, врать не буду — это не кривые второго порядка. Это просто тощие конечности с непропорционально большими коленными чашечками. Возможно — воздействие стилистики Пикассо или, если пофантазировать, — из бредовых фантазий Дали.
А сверху, выше задранного подола, всё это увенчано мордочкой в платочке домиком, на которой явно видны гордость, самолюбование и некоторая даже щедрость. Типа: «вот тебе, болезный, медный грош. От щедрот. И Господу за меня помолись».
Фольклор здесь однозначен: «мужчины — не собаки, на кости не бросаются». Так это же мужчины! А ещё есть молодёжь и юношество…
Пока мои молотилка со свалкой старательно прокачивали сокровища Эрмитажа и Лувра, подбрасывая моим мозгам то одну, то другую вершину человеческой культуры для сравнения с наблюдаемым, оставшееся без руководства мозга тело средневекового подростка отработало вполне… святорусско. Хотя, причём здесь эпоха? Или страна?
У Зощенко одна дама объясняет причину выдающейся привязанности своего гипотетического, но, безусловно, белогвардейского любовника, следующим образом: «Вы не поверите, но крестик у меня не висел. Он лежал. Горизонтально». Когда это произносит Татьяна Доронина, да с её характерным придыханием… Какой дурак сказал, что в Советском Союзе не было секса? Ну, у кого-то, может, и не было…
Моя набедренная повязка приняла форму шёлкового платочка в руках фокусника перед демонстрацией восхищённой публике невесть откуда взявшегося кролика. Совсем не по Дорониной — не лежит и не горизонтально. Более всего это похоже на песню:
