…В этот момент я еще не усвоила правило жизни: деньги, выигранные в азартной игре, не задерживаются надолго.
9
Примостившись в углу залитой уходящим солнцем комнаты, я содрала скорлупу с вареного яйца. Потом щедро посыпала его солью и свежемолотым черным перцем. Меня просто распирало от счастья. Спун дремал, раскинувшись. Под головой у него вместо подушки лежал журнал, который они читали вместе с Осборном. Я погладила его по заросшей щетиной щеке. Он только нахмурился, но глаза не открыл. Эта картина так тронула меня, что мне захотелось сказать: «Спун, умоляю, оттрахай меня!» Но я подавила желание и продолжала смотреть на его лицо. Душа моя преисполнилась какой-то печальной умиротворенности. Несколько месяцев я любила Спуна до беспамятства. Но ведь я ничего не знала о своем возлюбленном. Ничего конкретного, поскольку я могла любить только того Спуна, что существовал рядом со мной. Меня совершенно не трогали его юность, его прошлое. Меня неотступно терзало только одно. Документы, которые Спун стерег, как свое величайшее сокровище. Однажды, разозлившись на Спуна, я швырнула в него бумаги, и они разлетелись по комнате. На бумагах были какие-то схемы или диаграммы. Спун избил меня тогда, и мне стало ужасно обидно. Я решила, что когда-нибудь отомщу ему, изрисовав его драгоценные бумажки цветными карандашами. Маленькая дурочка. Я просто не выносила, когда Спуна интересовало хоть что-то, кроме меня. Если Спун покинет мой дом, что же я буду делать?… Что буду делать, если Спуна не будет рядом? Будь он даже жив и здоров, но не рядом, это же равносильно тому, что он умер! Ушел из этого мира. Да, я не похожа на женщин, у которых большое доброе сердце (возможно, все это просто вранье), и которые говорят: «Будь, что будет, лишь бы он был здоров!» Я хочу, чтобы мой мужчина был рядом со мной — в пределах моей досягаемости. Чтобы смеялся, сердился, спал со мной — тогда, когда я захочу. Если все это невозможно, какое имеет значение, жив он или умер? Я могу любить только то, что находится в поле зрения. А если этого нет здесь и сейчас, то, значит, оно и не нужно. Все, что уходит прочь от меня, — оно просто не существует…
Мою душу томило неясное предчувствие беды, но я попыталась отмахнуться от него. Возможно, я просто пыталась подготовить себя к опасности. Защититься. «Ну, прошу, помоги…» — выдохнула я. До сих пор я еще никого не просила всерьез о помощи. А если и просила, то начисто забыла об этом. Значит, просьба была не такая уж важная.
Я заварила чай и прикурила сигарету. Почуяв аромат свежего чая, Спун открыл глаза. Мое лицо отражалось в его глазах как-то расплывчато — наверное, из-за пара.
— Что я буду делать, если ты исчезнешь?
— С чего ты решила, что я исчезну?
— Я буду очень плакать.
Он погладил меня по голове.
— Бедняжка.
— А ты будешь плакать?
— Ни разу еще не плакал.
Наверное, придется его и этому научить. «Ничего сам не знает и не умеет!» — подумала я.
— Мне нужно позвонить.
— Куда?
Спун не ответил и принялся набирать какой-то номер. Мне стало не по себе. «Я так люблю тебя!» — прошептала я, но продолжала изображать безразличие. Пока что Спун рядом со мной. На глазах. Так близко, что я могу дотянуться до него, и, обхватив сзади руками, расстегнуть молнию на джинсах. Могу соблазнить его. Мне удалось взять себя в руки. Если я ослепну и оглохну, и из всех чувств у меня останется лишь обоняние, то любить его, наверное, будет еще приятнее, еще проще. В армии про дезертиров говорят: самовольно покинул расположение части. На дискотеках, где собираются американские матросы, такая фраза служит своего рода предупреждением для девчонок — держись от него подальше, если не хочешь нарваться на неприятности. Но если у тебя есть деньжата, можно взять такого парня домой — вроде домашней собачки. Таких, как я, кто живет с дезертирами по любви, очень немного.
Когда дезертиров вылавливают, то штрафуют на крупную сумму. Поскольку большинство из них записалось на флот, будучи безработными, то денег у них, естественно, не водится, так что их сажают на гауптвахту. Даже если дезертир не успел ничего натворить, у него отбирают удостоверение личности и лишают права выходить за территорию базы. Он превращается в птичку в клетке. Потом его вышвыривают из флота, и он опять становится тем, кем был раньше, — уличным хулиганом.
Меня обуял ужас. Спун сбывал наркотики, причем крупными партиями, названивал в какие-то посольства, да еще эти странные документы… Беспокоило меня, собственно, не то, что Спун совершил преступление, а то, что из-за этого он мог исчезнуть из моего поля зрения. Лично передо мной он был ни в чем не виноват — разве что в том, что забил мне голову воспоминаниями. Прежде у меня не было никаких воспоминаний. Я ненавидела все, что должна была помнить. Но теперь все стало иначе. И я не была уверена в том, что сумею стереть всякую память о нем, когда он исчезнет. С чего это вдруг подобные мысли? До сих пор, пока я воспринимала Спуна как никчемного лоботряса, я совершенно не дергалась. Он просто был частью окружающего пространства.
Однажды пополудни раздался телефонный звонок. Очень странный звонок.
— Э-э, извините, это офис? Как называется ваша фирма?
— А кто это?
— Главное полицейское управление.
— Хватит дурить! Сколько можно разыгрывать! Что вам нужно?
Действительно, мне иногда названивали какие-то кретины и морочили голову. Это ужасно меня бесило. А однажды позвонил дружок Спуна, из его хулиганской компании, и сделал вид, что он из военно-морской полиции. Меня тогда аж затрясло. А поняв, что это дурацкая шутка, я просто рассвирепела. Какую же грязь я вылила на того парня, Вилли… А у него и в мыслях не было ничего такого.
— Дайте мне номер вашего телефона. Если вы, конечно, можете его дать. Я вам сама перезвоню. Вот и посмотрим, из полиции вы или нет!
Мужчина продиктовал мне номер. Я перезвонила. В самом деле, это было Главное полицейское управление. У меня поинтересовались, как мое имя и где я работаю, после чего повесили трубку.
Я ничего не понимала. Но полиция была японская, так что за Спуна я не волновалась. Меня больше заботило другое: девушки из нашего заведения прирабатывали проституцией, так что, может, полицейские что-то разнюхали? Особенно усердствовали студентки с Тайваня и из Юго-Восточной Азии.
Я слонялась из угла в угол, взвинченная дальше некуда. Потом налила себе полстакана виски и залпом выпила. «Куда я пойду, если мою лавочку прикроют? Возьмет ли кто еще такую бездарную певичку? Может, на пару со Спуном начать приторговывать наркотиками? Но я же трусиха. Нет, у меня ничего не выйдет…» — бубнила я, сидя на кушетке.
