И только Фернан чувствует себя в своей стихии. С улыбкой на губах он держит рукой руль, громко разговаривая с волнами и подбадривая свою шхуну.
Фернан обожает шторм. Вероятно, он немного сумасшедший.
Наморщив лоб, Лутрель сосредоточивается. Его пальцы пробегают по уложенным на столе пачкам банкнот, затем он что-то пишет на листе бумаги, поднимает голову, оглядывает присутствующих, откладывает ручку, откидывается назад. Сунув большие пальцы в кармашки своего жилета, он сообщает:
— Здесь ровно тридцать три миллиона.
Первым реагирует Ноди. Он крестится и шепчет, наклонившись над столом:
— Мои дорогие, мои любимые…
Сидящие в углу комнаты Лабесс и Ренар поздравляют друг друга, чокаясь рюмками с анисовой водкой. Жена Лабесса Рене с вожделением смотрит на гору купюр и восклицает:
— Матерь Божья, как это красиво — куча денег!
Ее замечание вызывает дружный смех.
— Это самая красивая операция в послевоенное время! — комментирует Ренар.
Все взгляды устремляются на Лутреля, спокойно поднимающего рюмку.
— Чин-чин, — ограничивается Лутрель.
Слышится звон рюмок. Немного оглушенные собственной победой, мужчины молча пьют.
К Лабессу возвращается хорошее настроение. Он забывает о своей морской болезни, выпячивает грудь колесом. Однако на катере он пережил неприятные минуты раскаяния и отчаяния. Когда они причалили к бухте неподалеку от Кавалера, Доминик окончательно раскис и с минуты на минуту ждал появления полиции. Было около трех часов дня. Их морские странствия продолжались девять часов. В то время как Фернан отправился на поиски механика, способного починить мотор «Рабыни морей», Доминик и Ренар, схватив чемоданы в руки, отправились в тихое спокойное бистро, где их приняли, как потерпевших кораблекрушение.
Цыган знал, как связаться с Лутрелем. Допив кофе, он закрылся в телефонной кабине и попросил соединить его с Марселем. Вернувшись к бару, он прошептал:
— Через час он будет здесь.
Лутрель был пунктуален. Сидя за рулем «рено», он спокойно иронизировал по поводу их неудачной морской прогулки. Трое мужчин беспрепятственно доехали до Марселя, не встретив по дороге ни одного заграждения.
7
Рюмки опустели. Рене обходит стол, наполняя их заново, и возвращается на свое место в тот момент, когда Лутрель, сделав глубокую затяжку и выдохнув дым, берет слово:
— Сейчас мы должны перейти к дележу. Вот что я решил. Каждый из нас получит по одному миллиону. На первое время этого вполне достаточно.
— Как это? — с живостью спрашивает Рене.
Лутрель недовольно смотрит на нее.
— Прежде всего, это избавит женщин от разных глупостей. Вам не кажется, что когда вы прогуливаетесь по пляжу в норках и в кольцах на всех пальцах, то это привлекает внимание?
— Я не такая идиотка, — обиженно говорит Рене.
— Не уверен, — обрывает ее Лутрель. — Итак, каждому по миллиону. Остальные деньги мы спрячем здесь, на этой квартире. Ни одному полицейскому не придет в голову, что честный гражданин, участник Сопротивления, мог участвовать в налете. Днем, когда Доминик и его жена будут находиться в гараже, на вахте останется Анри. Замечания есть?
Никто не шелохнулся. Тон Лутреля не допускает возражений.
— Прекрасно! — заключает Лутрель. — Мы с Рэймоном поселимся где-нибудь на побережье. Если кто-то захочет с нами связаться, достаточно позвонить Жо Феррану, в «Оазис», в Бандоль.
Гангстеры переживают счастливое время, спокойные часы, приятные моменты. После налета в Ницце прошла неделя. Для Пьера и Маринэтты, для Рэймона и Пьеретты это чудесные дни передышки перед тернистой дорогой. Впервые они открывают для себя пьянящую сладость каникул, очаровывающий колорит еще дикого Прованса. Рука в руке, с бегущим впереди коккером они совершают прогулки по выжженной солнцем скалистой местности, обедают на фермах, играют в петанк, ужинают как влюбленные в тихих тавернах, купаются в безлюдных бухтах (из-за татуировки Пьера), самозабвенно занимаются любовью. Они пьют, смеются, а также поют. Ничто не омрачает их счастья. Временами во взгляде Пьеретты появляется грусть.
— Хорошо бы всегда так жить, — вздыхает она.
Однако всему наступает конец. Однажды вечером в зале ресторана «Максим», в отеле Кассиса, расположенном на берегу моря, неожиданно появляется Бухезайхе. Одиннадцать часов вечера. Женщины болтают, в то время как Лутрель и Ноди разыгрывают партию в покер. Бухезайхе пересекает пустой зал и подходит к их столику. Лутрель, заметивший его еще издали, убирает карты и встает.
— Что-нибудь случилось? — спрашивает он, протягивая руку.
— Нет, нет, — успокаивает его Бухезайхе, — все в порядке. Я приехал, чтобы поговорить о делах.
Мужчины садятся. Лутрель берет бутылку виски и наполняет рюмки.
— Я слушаю тебя.
— Во-первых, поздравляю тебя с тем, что было в Ницце. Это ошеломляюще.
— Спасибо, — вежливо говорит польщенный Лутрель.
— Если бы ты был в команде Гитлера, он бы не проиграл войну, — продолжает Бухезайхе с улыбкой, осветившей его воинственное лицо.
Лутрель поднимает рюмку.
— Не преувеличивай, Жорж. Лучше говори, зачем приехал.
— Пока вы загорали, мы с Жо кое-что придумали.
— Неужели? — иронизирует Ноди.
Бухезайхе не обращает на него внимания. Для него Рэймон всего лишь глупыш, годный для чистки обуви Лутреля, которого он обожает. Бухезайхе невозмутимо продолжает:
— Мы с Жо кое-что придумали и хотели бы узнать, играете ли вы с нами, или теперь, когда у вас денег куры не клюют, наше дело не интересует вас?
— Рассказывай! — приказывает Лутрель.
— Можно взять пять миллионов, это не так уж и плохо. Идея Большого Жо.
— Понятно, — вежливо перебивает его Лутрель. — Деньги у нас есть, но деньги и действие — это две разные вещи. Я люблю действие. И деньги тоже. Поэтому я соглашаюсь, не колеблясь. Когда?
— Я дам тебе знак, — говорит Бухезайхе, наливая себе новую рюмку. — Мы боялись, что вы сейчас не согласитесь, поэтому Жо договорился с Жильбером.
— С кем? — спрашивает Лутрель, хмуря брови.
— С Жильбером Дешаном. Но поскольку вы согласны, я его исключаю.
К столику подходит Маринэтта, держа в руках коккера. Она чмокает Пьера за ухом и томно предлагает:
— Пьерро, пойдем баиньки.
На следующее утро Бухезайхе вернулся в Париж, чтобы сообщить Аттия добрую весть. Было около десяти часов утра, когда он простился с Лутрелем, пьющим кофе в постели. На Пьере была расстегнута пижама из лазурного шелка, и на его груди можно было прочесть: «Верность друзьям». Лутрель лениво встал с кровати, и мужчины крепко пожали друг другу руки.
— Счастливого пути, Жорж.
— До встречи в Париже, Пьер.
Бухезайхе уже был в коридоре, когда, неожиданно обернувшись, спросил:
— Угадай, кого я встретил позавчера возле Мадлен?
Лутрель покачал головой. Бухезайхе, любивший мучить даже своих друзей, помолчал немного и сказал:
— Рикордо!
Сказав это, он захлопнул дверь. Лутрель застыл на месте. Кровь отлила от его лица. Во рту появился привкус дегтя. Он мысленно вернулся к событиям двухлетней давности.
Имя инспектора Анри Рикордо вызывает прилив адреналина в крови Лутреля. Из всех полицейских военного времени он больше всего ненавидит его. Думая о Рикордо, Лутрель не может не вспомнить о своем первом унижении. Рикордо работал тогда в полицейской бригаде по борьбе с наркотиками. Он был красивым малым и легко мог добиться благосклонности проституток, чтобы получить необходимые сведения. Полицейские могут держаться на высоте, но могут и опускаться на дно. Инспектор был тому примером.
Двадцать дней назад после жестокой схватки союзники высадились в Колантине. Французы с тревогой следят за развитием событий в зависимости от того, к какому лагерю они относятся. Анри Рикордо сражается с противником в рядах Сопротивления. О его подпольной деятельности становится известно немецкому гестапо, в том числе Лафону и Бони.
Двадцать шестого июня тысяча девятьсот сорок четвертого года, в восемнадцать часов, Пьер Лутрель проник в бар на улице Жюль-Шаплен, на Монпарнасе, чтобы свести счеты. После высадки союзников он вел себя как одержимый. Несколько дней назад, когда он уже изрядно выпил и терроризировал посетителей, потрясая своим пистолетом тридцать восьмого калибра, один клиент осмелился поставить его на место. Он подошел к едва державшемуся на ногах Лутрелю и дал ему пощечину. Лутрель упал на пол, испачкав свой костюм. Со звоном в ушах и пеной у рта он с трудом встал на ноги, затем, опираясь о столы и стулья, добрался до выхода, сопровождаемый насмешливыми взглядами и ухмылками публики. Взявшись за дверную ручку, он повернулся к залу, посмотрев с такой жгучей ненавистью на владельца бара Адриана Дево, что в зале наступило тяжелое молчание. Лутрель сплюнул на пол и крикнул охрипшим, но сильным голосом:
