Художник достаточно быстро въехал в ситуацию. Хоша верховодил в бригаде, но дисциплина оставляла желать лучшего. Блин после выпитой бутылки зверел и становился неуправляемым. Каратист Брюс и его правая рука Башня, вымахавший с коломенскую версту, злобный и недалекий, были ближайшими сподвижниками Хоши и считались ядром бригады. Ума они не имели и были прилично «отмороженными». Армен – парень немногословный, надежный, с характером, успел повоевать в какой-то горячей точке, так что видом крови его не испугать. Иногда покуривал травку, но более тяжелыми наркотиками не баловался.
Еще к бригаде прибилось несколько человек для массовки – шпана из Рудни. Там недостатка в таком человеческом материале сроду не было. Идешь по поселку – и везде туземцы на корточках сидят, за жизнь базарят: это такая чисто зэковская привычка. С детства они обирали прохожих, били шоблой людей в переулках, из дома не выходили без кастета и ножа, и зубы им повыбивали в милиции. Они знали, как по понятиям жить. С ними проблем не будет, лишь бы они чувствовали в пахане силу.
Девушки присутствовали в команде с самого начала. Варвара участвовала еще в былинных «вьетнамских войнах» – она милым голоском ворковала, что из ЖЭКа, и вьетнамцы открывали двери, после чего туда врывались «расисты». Она уже отличилась и в новой бригаде во время налета на интуристовскую хату – убедила хозяина открыть дверь, чтобы расписаться в телеграмме.
К чести Хоши, год на свободе он потратил не зря. Успел пустить пыль в глаза, так что теперь не только в Рудне его стали считать крутым. К нему уже обращались местная шпана, торгаши и барыги как к третейскому судье в конфликтах. Суд он старался вершить по справедливости, понимая, что в период утверждения нельзя «крысить» по мелочам.
Но быть разводящим у всякой шелупони, у сигаретных торгашей на плешке и хозяев ларьков – слишком убого. Акулы не живут на мелководье. Сейчас от правильно выбранного курса, да еще от удачи зависело – поднимется бригада наверх в бандитской иерархии или рухнет с грохотом в черную пропасть. Нужно было срочно искать выход на серьезных людей и серьезные дела. Расширять зоны влияния. Нужен был качественный скачок.
На этом перепутье и застал команду Художник по выходе из колонии.
– Работа нужна. Нужна работа, – нервно талдычил на очередном сходняке все в том же деревенском доме Хоша.
– Будет тебе работа, сынок, – заверил дядя Леша. – Нам водки не надо, работу давай!
Через три дня дядя Леша, используя старые связи, нашел то, что давно искал, – клиентов-бизнесменов из Ахтумска. Пусть пока мелковатых и жидковатых, но лиха беда начало. Начинать надо с малого.
Суть вопроса была в следующем. Одни челноки задолжали другим достаточно увесистую сумму, отдавать ее наотрез отказывались, ссылаясь на то, что кредиторы тоже когда-то на чем-то их прокинули. Обе стороны уже третий месяц мерились матюгами и пустыми угрозами. Тут и подвернулся дядя Леша с предложением уладить дело.
Должники были из технической интеллигенции. Люди тихие, к грубому насилию не привыкшие, они таскали из Польши барахло чисто из необходимости выжить в новых рыночных отношениях, когда на родном заводе годами не платят зарплату, а ту, что иногда платят, не хватит и собаке на пропитание.
При обсуждении плана Художник метко высмеял и отмел дикие предложения вроде того, чтобы вывести должников в лес и пытать паяльной лампой.
– Вы чего, боевиков насмотрелись? – спросил он соратников. – Вы где живете? Тут не Америка!
– Да ладно тебе стрематься! – хохотнул Блин. – Размажем фраеров, не пикнут. Мы кто. А они… Разница!
– Это ты на шконке, когда тебе ласты завернут, объяснишь, кто ты. Только дураки работают молотком там, где отвертка нужна.
– Э, ты не очень-то… – набычился Блин.
– Ша, пацаны, – поднял руку Хоша. – Художник, говори.
Художник выдал свое предложение, вызвав скептические улыбки.
– Ладно, попробуем для начала, – нехотя согласился Хоша.
Работа оказалась на редкость плевая. Один из руднянских шпанят, шестерящих на команду, втихаря проколол шины на машине должника и ударил ломиком по лобовому стеклу. Этого оказалось достаточно. Челноки решили, что на них натравили давно обещанных бандитов, перепугались до икоты и на следующий день притащили деньги.
Долг был четыре тысячи баксов. Работы на полчаса, плата за решение вопроса – полторы тысячи. Прибыток не гигантский, но по тем временам, когда редкая зарплата была больше пятидесяти долларов, деньги немалые. Рубли перестали быть деньгами, в разгар реформ деревянный падал, как камень в колодец. За неделю цены вполне могли подняться на десять процентов. И увесистый бакс – это ощущение уверенности в завтрашнем дне.
Потом был второй такой же заказ. Тоже невозвращенные деньги. Там было достаточно подойти к ребенку должника у школы и сказать, чтобы папа был поразумнее и думал больше о семье, чем о деньгах. Деньги вернули очень быстро. И в определенных кругах начала расходиться реклама об отчаянных парнях, которые быстро и тихо решат любую проблему.
В третьем случае сумма была куда больше. И машину пришлось спалить. А когда не помогло, то должника-азербайджанца опустили в погреб на той хате, где руднянские устраивали сходняки и отдыхали телом и душой. Паяльная лампа, подпалившая обильную растительность на груди, быстро вернула упиравшемуся азербайджанцу ощущение реальности. И деньги он вернул с процентами.
– Ерунда, – талдычил Хоша, у которого начиналось головокружение от успехов. – Это разве бабки? Это слезинка ребенка, как говаривал писатель Достоевский.
– А где бабки? – иронически спрашивал дядя Леша.
– Надо обменные пункты валюты брать, – завел старую песню Брюс. – Там можно за раз тридцать тысяч баксов поиметь.
Это предложение сначала показалось диковатым, но постепенно братва начала склоняться к такой теме. И дяде Леше с Художником требовалось немалых усилий и красноречия, чтобы удержать от подобных попыток. Слово Художника ценилось, поскольку обычно было разумным, но он осознавал, что терпит его братва пока только как кореша Хоши и благодаря его славному тюремному прошлому. Такое положение его не устраивало. И он начал медленно, но верно, находить к каждому ключик. С Арменом обращался доверительно, нарочито выделяя его как человека разумного, говорил – нам-то понятно, мы же не Брюс или Блин. С Брюсом вел другую игру – доводил язвительными замечаниями его, туповатого и не умеющего дать отпор словами, до белого каления, но в критический момент сдавал назад, так что Брюс стал опасаться его острого язычка. Пришлось однажды поиграть ножом, когда каратист отпустил по его адресу что-то крайне неуважительное. Брюс угомонился, только пробурчал «псих», видя, с какой яростью Художник бросился ему навстречу, рассекая воздух лезвием. Труднее всего было с Блином, не имевшим вообще никаких тормозов. Тот в недалекости своей не мог трезво оценить своего места в команде и время от времени претендовал на большую долю в прибыли, так как благодаря своей комплекции играл роль основного вышибалы. Иногда он заводил разговоры и о том, что приходится слушаться всяких там умных, имея в виду Хошу, что уже было дурным признаком, поскольку в команде пахан должен быть один. И когда начинаются споры за власть, все заканчивается плохо. Так что Блин был ноющим зубом, и боль эта с каждым днем становилась все сильнее.
– Тридцать тысяч за один раз! – забрызгал слюной каратист Брюс. Он становился все жаднее до денег, увешался золотыми цепями, купил зеленый пиджак, грезил о джипе и восьмикомнатном доме красного кирпича. – А мы разводим лохов, долги копеечные возвращаем.
– Постепенность – залог здоровья, – говорил дядя Леша устало.
– Нарабатываем авторитет, – поддерживал дядю Лешу Художник.
– Где они, бабки, с твоего хваленого авторитета? – скривился Хоша.
– Не сразу Ахтумск строился.
– А мне нужно сразу! – вдруг крикнул Хоша, привычно выходя из себя. – Уже почти полтора года херней маемся! Где она, очередь из плачущих банкиров и обобранных промышленников? Где они, миллионы «зеленью», дядя Леша? Тысяча «зелени» за последнее дело – это куда? К нам идут только дешевки.
– Нужен жмурик, – неожиданно сказал дядя Леша.
– Какой жмурик? – не понял Хоша.
– Пока кого-нибудь не замочим, так и будем мелочами промышлять. Нужно кого-то демонстративно завалить – и тогда уже другие люди в очередь выстроятся…
– Точно, – неожиданно поддержал его обычно крайне осторожный Художник. – Кровь – лучшая реклама.
– Реклама – двигатель торговли, как говаривал индеец Чингачгук, – кивнул Хоша.
* * *
Старший лейтенант Балабин сел на переднее сиденье «Жигулей», остановившихся у метро «Таганская», захлопнул резко дверцу:
– Привет.
– Здорово, служивый, – кивнул Влад. – Ты мне машину развалишь.
