Понимаю.
И все же: каковы мои дела? Что Тебе сказать? Не супер. У меня всегда было столько сил, я всегда знала, чего хочу, неслась как на пожар, не шла по жизни, а бежала; даже если мешкала — то лишь затем, чтобы набраться сил, передохнуть перед следующим броском. А сейчас у меня нет планов, ни на сегодня, ни на завтра, вообще никаких планов, разве что дойти до конца, точно я иду по пустыне и впереди только море песка и единственная цель — перевалить через все это…
Странно, но я не плачу, что бы ни делала и как бы ни сходила с ума, все равно не плачу, словно высох во мне источник слез, словно все уже выплакано.
Когда прихожу домой, сажусь в кресло, подворачиваю под себя ноги, закуриваю сигарету и застываю, замираю в бесчувствии, в безмыслии, часы, минуты проплывают мимо и ничего не приносят, ничего не обещают. Наверное, надо куда-нибудь пойти или выпить вина, почитать книжку, сходить в кино, купить новую шмотку, но сил нет встать с кресла, словно я вдруг отяжелела, растолстела. Сижу так и жду, пока солнце сядет, а когда оно сядет, не хочется даже включать свет, вот и остаюсь в потемках. Слышу, как шумит кровь в жилах и вода в трубах. В голове мелькают мысли, иногда горькие, иногда смешные, но они не складываются ни в какую историю, даже тоской это не назовешь. Я просто сижу, не в силах найти повода, чтобы куда-то пойти, чем-то заняться. Шум, что издает эта тишина вокруг, действует как компресс, как мазь — обволакивает и успокаивает. Настоящая пытка — люди. Когда попадаю в толпу, делаю глубокий вдох, будто ныряю в озеро, а когда выхожу из толпы, сразу протяжно выдыхаю, будто все это время не дышала. Поскорее бегу к моей тишине, сажусь в кресло и превращаюсь в ничто…
Чудесный сегодня денек. Улица почти пустынна, туристов нет, только группки детей с корзинками для освящения маршируют в сторону костела Тела Господня и немного погодя возвращаются обратно. Такие простые обычаи, наверное, сильнее всего объединяют людей. Идут с корзинками мальчишки, празднично одетые, а следом за ними совсем иная группа, в вязаных шапочках и спортивных костюмах, с сигаретами в зубах, потом девочки в платьях в цветочек, а вот две девчушки в лакированных туфельках и красных блестящих плащиках. Одни дети бедны, и это видно с первого взгляда, другие из богатых семей; одни воспитанные, а за спинами других словно прячется дьяволенок. Перед костелом, должно быть, собирается неслабая компания таких дьяволят, караулящих, когда их подопечные выйдут после церемонии. И в каком бы еще месте встретились все эти дети, если не перед алтарем? Разом они снимают салфетки с корзиночек и крестятся, когда ксендз, взмахнув кропилом, произносит слова обряда. Помню ли я себя с корзиночкой? Кажется, смутно припоминаю… В костеле я не была уже лет пятнадцать. А теперь тем более незачем туда идти. Ведь я не верю во все это; мне осталась лишь некая иррациональная искра надежды на то, что все не кончается так легко, в один миг, что богатство, которое в нас есть, не исчезает так запросто, не уходит целиком под землю. Но это лишь мерцающая, едва различимая искра. Похоже, я видела в жизни слишком много смертей. Костлявая всегда была где-то рядом. И не забывала напоминать о себе.
15 апреля
Помню первую ночь без Тебя, никогда ее не забуду. Первые дни вообще были самыми тяжелыми. Помню, как искала Тебя в постели. Подушки, одеяло, матрас — все еще хранило Твое тепло, Твой запах. Потом я перестала ощущать этот запах, он был слишком легким, мой нос перестал его улавливать, тогда я пошла в другую комнату, выкурила сигарету, подышала другим воздухом, вернулась в спальню — а запах снова там. Всю ночь я его сторожила, а когда показалось, что он улетел навсегда, вышла на балкон и вдохнула ночного холода — капельки измороси оседали на моем лице, мороз щипал ноги. Сняла рубашку, стояла там голая с закрытыми глазами, вдыхала ночь и ждала, пока не окоченела, пока кожу не начало саднить. Потом вернулась в постель, нырнула с головой в тепло и в тот запах, который опять стал очень сильным. Крутилась в кровати всю ночь, ублажала себя, яростно, так же, как Ты, так, как я люблю, пока все у меня не заболело, не раскраснелись глаза, пока наши запахи не смешались полностью и в конце концов не наступил рассвет. Легче не стало, все это было невыносимо. Я поднялась, тщательно вымылась, будто смывала с себя болезнь, перестелила постель, а белье, пропитанное нами, сунула в стиральную машину и смотрела, как оно бултыхается в пене.
На следующую ночь пришла надежда — госпожа садистка, она подает воду умирающему от жажды только затем, чтобы тут же отнять ее, стоит протянуть руку. Есть такая картина Пюви де Шаванна:[2] рыжеволосая девица, этакая нимфетка, сидит на белой тряпице и держит в руке какой-то сорняк. Якобы это и есть надежда. Мне надежда скорее представляется черноволосой старой ведьмой с клещами, которыми вырывают куски плоти.
Лежала я в постели, глядела в потолок и не могла заснуть, тут-то она и явилась. И я подумала, что, может, это всего лишь кошмарный сон, что это неправда и вот сейчас я услышу скрежет ключа в замке и увижу Тебя в дверях, и ты подойдешь ко мне, обнимешь и, может, постараешься что-то объяснить, рассказать, но я закрою Тебе рот рукой, и мы не станем об этом говорить ни сейчас, ни вообще никогда. Лежала я так, прислушивалась, и каждый шорох на лестничной клетке заставлял радостно вздрагивать, окатывал теплом, чтобы в ту же секунду обернуться разочарованием. В голове мелькнуло: а не стоишь ли Ты под дверью, вдруг Ты боишься отпереть замок и мнешься там со связкой ключей в руке, сомневаясь, не зная, то ли остаться, то ли все-таки уйти, и тогда я побежала к двери, приоткрыла ее, но Тебя на пороге не было. Я села под дверью, открывала ее еще раз сто, пока не заснула в прихожей, закутавшись в одеяло, скрючившись между грязными сапогами и зонтом. Но сначала я прижималась к этой двери, касалась ее губами, гладила, шептала, умоляла, заглядывала за нее, но Тебя там не было.
Надежда продолжает издеваться надо мной. На улице велит оглядываться, искать Тебя. Велит бродить там, где мы гуляли вместе, и рыться в памяти, скрести до крови каждую минуту времени, проведенного с Тобой. И я подчиняюсь, а потом смеюсь над странным человеческим недугом, по вине которого нас тянет туда, где мы пережили счастливые минуты, мы поливаем эти места слезами — зачем, когда вся наша жизнь рухнула, когда исчезло то, что давало нам счастье или хотя бы его подобие. Я словно одинокая старуха, запертая в герметичном мире, в паутине воспоминаний. Хожу в пивные, которые нас помнят, сажусь за те же столики — пытаюсь заколдовать время, чтобы повернуть его вспять. Закрываю глаза на мгновение и открываю в ожидании, что на соседнем стуле увижу Тебя, что все, что произошло после того, нашего, времени, исчезнет, выпадет из памяти. Гуляю там, где бывала с Тобой, иду по следам, оставленным несколько месяцев назад. Смотрю прямо перед собой или под ноги, иногда поворачиваю голову, чтобы проверить, не идешь ли Ты рядом. Когда слышу шаги за спиной, оглядываюсь с колотящимся сердцем, с дикой надеждой, что, может, и Тебя принесло сюда то же безумие. Но Тебя нет…
Пасхальный завтрак сегодня ела в одиночестве. Но какой это завтрак — ни жирного окорока, ни вредных для здоровья яиц, ни куличей, от которых полнеют! Вместо всего этого салат из свежих овощей. Растолстела я, сидя дома, как свинья, надо с этим что-то делать, ведь новые шмотки мне не по карману. Да и чувствую я себя плохо с лишним жиром.
Мама приглашала к себе. Но я отговорилась дежурством, неохота никого видеть, не хочу, чтобы снова расспрашивали, утешали, теперь уже не хочу, лучше я поговорю с Тобой.
19 апреля
Когда пишешь, очищаешься. Эти несколько исписанных страниц должны были стать письмом, которое никогда не дойдет до адресата, но послужит сиюминутной цели: отмыть меня от печали, одним махом, раз — и готово, как утром встать под душ, но, похоже, все сложится иначе. Вчера не стала заканчивать, а сегодня, сама не знаю почему, я к этому письму вернулась. Посмотрим, куда оно меня заведет.
В школе я вела дневник и потом всегда что-нибудь писала, так и научилась упорядочивать мысли, вытаскивать на свет божий чувства, эмоции, передавать их на бумаге, вечерами пережевывала все, что случилось за день, словно корова какая. Писала я и о наших встречах с Тобой, о прогулках, которые заканчивались под утро на бульваре над Вислой. Тогда еще не было ласк, не было прикосновений, мы даже мало разговаривали, в той тиши, в покое неторопливо зарождалось нечто новое. Такое, чего я от себя никак не ожидала.
Потом я выбросила, порвала все тетради. Побоялась, что любопытство или минутная слабость заставят Тебя взяться за одну из них и Ты наткнешься на какую-нибудь строчку, которая Тебя покоробит. В них было много о моем прошлом, много разного, о чем я сама хотела бы забыть, не то что делиться этим с Тобой. Сейчас думаю, что, возможно, зря я так поступила. Никогда не знаешь наверняка.
