Ожидая суда в своей камере в Нюрнберге, Герман поделился с американским психиатром Леоном Гольдензоном мыслями о разнице в характерах между ним и братом Альбертом: “Он всегда был моей противоположностью. Его не интересовали политические и военные вопросы – меня интересовали. Он был тихий, весь в себе – я любил быть среди людей, в компании. Он был меланхоликом и пессимистом, а я – оптимистом. Но он неплохой парень, Альберт”.[38] Во многих отношениях это была точная оценка Альберта, по крайней мере в школьные годы.
Альберт соответствовал ожиданиям учителей, но редко их превосходил. Его считали прилежным учеником, хорошо разбирающимся в отдельных предметах, и, в отличие от брата, мальчиком примерного поведения. Он предпочитал сидеть на задних партах и мечтать, возможно об операх и театральных представлениях, на которые его изредка водил крестный. Благодаря этим походам у него развилась любовь к музыке и искусству. Особенно к музыке, где у него обнаружился дар – он играл на фортепиано и других инструментах на вполне приличном уровне.
Этот эксцентричный, художественно одаренный, незаметный ученик провел свои школьные годы не в лучших пансионах или военных академиях, как его брат, но среди обычных детей в местной Volksschule (начальной школе) в Фельдене, а после в Progymnasium (младшей средней школе) в Херсбруке. В одиннадцать перед ним стояла та же дилемма, с которой немецкие дети должны сталкиваться по сей день: влиться в ряды обычных гимназистов и получить классическое образование либо поступить в Realgymnasium и сосредоточиться на профессиональном обучении. Альберт выбрал последнее, оказавшись в 1906 году учащимся-реалистом в Мюнхене, где погрузился в мир физики и механики. За несколько месяцев до начала Первой мировой он сдал свой Abitur (выпускной экзамен), который открывал ему дорогу в университет.
В 1913 году, когда у Альберта начинался его выпускной год, а Герман собирался сдавать офицерские экзамены в Лихтерфельде, шестидесятидвухлетний Герман фон Эпенштайн приехал к Герингам в Фельденштайн. Там он рассказал Генриху и Фанни, что влюбился в молодую фройляйн – на сорок лет моложе – и скоро они поженятся. Хорошо знакомая с обстоятельствами Эпенштайна будущая супруга, Лилли, потребовала, чтобы он отказался от своих холостяцких привычек – а значит, официально закончил давний роман с Фанни. Когда Эпенштайн в Фельденштайне сообщил эту новость Фанни, Генрих вдруг появился из своего логова и затеял скандал по поводу всех этих лет предательства и невнимания. Закончил он свою тираду заявлением, что не может больше жить на положении гостя у прелюбодея и иуды.
Семья Герингов, расползающаяся по швам, покинула Фельденштайн весной и перебралась в скромное жилище в Мюнхене.[39] Вскоре после этого страдавший не только от диабета и других болезней, но теперь и от разбитого сердца старый рейхскомиссар оставил отечество и семью и 7 декабря отбыл к своему последнему месту службы. Только после смерти Генриха, получив возможность ознакомиться с его личными документами, братья наконец узнали своего истинного отца. В отличие от выжившего из ума пьяницы, знакомого им по детским годам, они увидели человека, добывшего немало славы для отечества как в сражениях, так и в колониях. Скоро оба брата стояли у могилы отца на семейном участке мюнхенского кладбища Вальдфридхоф, раздавленные чувством вины и раскаяния. Говорят, что раскаяние Германа было так глубоко, что его строгая прусская военная выправка дала слабину, и по лицу скатилась слеза.[40]
А потом началась война…
* * *
Наши желудки мечтают о шницеле, наши головы – о подушке. Мы решаем бросить все и идем обратно в машину. По пути замечаем открытое кафе. Кафе “Клаудио” – небольшое место, оккупированное парочками и целыми семьями. Все разодеты по-воскресному нарядно, только что они вышли с мессы в церкви напротив. Нас встречают хоровым приветствием, с которым я незнаком, хотя, наверное, это местный эквивалент Guten Abend. Мы опускаемся на кожаные диваны в дальнем углу.
Осматриваясь в зале, я натыкаюсь взглядом на группу пожилых людей, местных, которые сидят за соседним большим столом. На женщинах изящные драгоценности и одинаковые изумрудно-зеленые шали. Мужчина с редкими седыми волосами, кажется, одет в традиционный для Лунгау комплект: светло-серый, без ворота шерстяной кардиган и зеленый галстук-бабочка с длинными концами. Не участвуя в беседе, он, по-видимому, сознательно оставляет разговоры женщинам, уделяя все внимание стоящему перед ним бокалу с красным вином и сырной тарелке.
Что-то в этом старике подстегивает мою память. Где-то я уже видел эти большие очки в стальной оправе в стиле семидесятых. Я сканирую свой внутренний жесткий диск, пока нужная папка не открывается и эти очки не связываются с человеком, которого я видел в британском документальном фильме про Альберта. Это герр Хоэнзинн, местный житель, он делился воспоминаниями о пребывании Герингов в Маутерндорфе. Удача вдруг улыбается нам. Только что мы собирались свернуть экспедицию и вернуться назад с поджатыми хвостами, а теперь мы смотрим на, возможно, следующий фрагмент головоломки, потягивающий красное вино в двух шагах от нас.
“Hallo, Guten Abend! Es tut mir leid zu stören”, – я подхожу к их столу и извиняюсь за вмешательство. Представляюсь и вежливо уточняю, действительно ли это тот самый человек, которого я видел в фильме. Да, я не ошибся. Дальше он начинает рассказывать о Герингах и Эпенштайне, причем все на понятнейшем хохдойче, за исключением некоторых отклонений в местный диалект. Разумеется, как и прочие, он с самого начала предупреждает, что на самом деле никто ничего существенного об Альберте не знает. Он наговаривает достаточно, чтобы я попросил его разрешения сделать аудиозапись нашей беседы. Старик мнется, но тут вмешивается его жена: “Конечно-конечно, мы живем напротив, через улицу. Заходите где-то через час”.
* * *
После того как человека в смешной шляпе с перьями и его жену сразил выстрел члена “Черной руки” во время их неспешного проезда по Сараево, когда все стороны обменялись ультиматумами, соглашения и союзнические обязательства возымели силу, а кайзеру Францу-Иосифу доставили чек без суммы, подписанный кайзером Вильгельмом II, 1 августа 1914 года детская игрушечная война Германа началась в реальной жизни. Расквартированный в Мюльхаузене близ мощно укрепленной германо-французской границы в Эльзас-Лотарингии, этот двадцатиоднолетний офицер жаждал броситься в бой уже через несколько часов после объявления Германией войны Франции. К сожалению для Германа, он оказался не в том месте. Как часть отвлекающего маневра, предусмотренного планом Шлиффена, 112-му полку принца Вильгельма было приказано отступить на другой берег Рейна, в собственно немецкие земли, в то время как основная часть немецких войск перешла в наступление и как катком прокатилась по Бельгии по пути на Париж.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
