Марино: «Другими словами, с вечеринки вы не ушли. Вы увидели Лори и решили остаться».
Петерсен: «Именно так».
Марино: «Расскажите, как Лори тогда выглядела».
Петерсен: «Волосы у нее были длиннее, она их высоко закалывала, как балерина. Она была намного тоньше и очень, очень хороша собой».
Марино: «Значит, вам нравятся стройные блондинки. Это ваш тип женщин».
Петерсен: «Просто она казалась мне очень привлекательной. И дело не только во внешности. Лори была умница. Такую женщину нечасто встретишь».
Марино: «Ну-ну, продолжайте».
Петерсен: «Что вы имеете в виду?»
Марино: «Просто хочу понять, что вас привлекло в Лори. — Пауза. — Мне просто интересно».
Петерсен: «Ну, как вам объяснить? Любовь — это загадка. Никогда не знаешь, почему нравится один человек и не нравится другой. Вдруг встречаешь женщину, и в тебе все переворачивается. И не можешь объяснить почему. Думаю, человеку не дано этого знать — в этом-то вся суть».
Снова пауза, на сей раз длинная.
Марино: «То есть вы хотите сказать, что Лори была из тех женщин, которые сразу привлекают внимание?»
Петерсен: «Именно. Причем в любой обстановке. Не важно, сидели мы с ней в кафе или приходили на вечеринку к друзьям — она тут же оказывалась в центре внимания. Мне до нее было далеко. Но я не обижался. Наоборот: мне это нравилось. Я обычно помалкивал, смотрел на Лори и пытался понять, почему люди так тянутся к ней. У нее была харизма. А харизма такая штука: она либо есть, либо нет».
Марино: «Вы говорите, что, когда вы видели Лори в кампусе, она ни на кого не обращала внимания. А вообще она легко сходилась с людьми? Могла она сама заговорить с незнакомцем — например, в магазине или на заправке? Могла пригласить в дом посыльного или заболтаться с почтальоном?»
Петерсен: «Боже упаси. Лори никогда не разговаривала с незнакомыми людьми, никогда не впустила бы в дом ни посыльного, ни кого другого. Тем более если была одна, без меня. Одно время она жила в Бостоне и привыкла быть начеку. К тому же Лори работала в хирургии, а туда такие экземпляры поступают, только держись. Она ни за что не открыла бы дверь незнакомцу. А когда начались эти убийства, Лори вообще покой потеряла. Вы бы видели, как мы расставались по воскресеньям! Лори чуть не плакала! Она и прежде не любила ночевать одна, а тут просто начала бояться».
Марино: «Получается, она должна была проверять все замки, в том числе и на окнах, когда ложилась спать».
Петерсен: «Я ей говорил об этом. Наверное, она думала, что окно закрыто».
Марино: «Но ведь это вы не заперли окно ванной!»
Петерсен: «Я не помню, запер я его или нет. Просто это единственное объяснение, какое приходит мне в голову».
Беккер: «А Лори случайно не говорила, что кто-то ошивается около дома или что видела какого-нибудь подозрительного типа? Припомните, пожалуйста: любая мелочь может оказаться зацепкой. Может, она заметила на улице чужую машину? Может, к ней кто-то приставал?»
Петерсен: «Нет, ничего такого Лори не рассказывала».
Беккер: «А она вообще стала бы вам рассказывать о подобных вещах?»
Петерсен: «Разумеется. У Лори не было от меня тайн. Пару недель назад ей послышался какой-то шум во дворе, — так она тут же позвонила в полицию. Приехала патрульная машина. Оказалось, это кошка катала консервную банку. В общем, Лори всегда была со мной откровенна».
Марино: «Чем она еще занималась, помимо работы?»
Петерсен: «У Лори было мало друзей. В основном она общалась с двумя девушками — они вместе работали в больнице. С ними Лори иногда выбиралась перекусить или прошвырнуться по магазинам. Иногда они ходили в кино. Но в целом Лори было не до развлечений. После смены она сразу ехала домой. Лори постоянно занималась, иногда играла на скрипке. По будням у нее просто не оставалось времени, а на выходные она ничего не планировала, чтобы побыть со мной — мы всегда проводили субботу и воскресенье вместе».
Марино: «Последний раз вы видели вашу жену в прошлое воскресенье?»
Петерсен: «Да, в воскресенье днем, около трех, — потом я уехал в Шарлотсвилл. День был дождливый, мы никуда не пошли. Сидели дома, пили кофе, разговаривали…»
Марино: «Как часто вы перезванивались в течение недели?»
Петерсен: «При любом удобном случае».
Марино: «Последний раз вы разговаривали по телефону в четверг вечером?»
Петерсен: «Я позвонил Лори и предупредил, что немного задержусь, потому что у нас генеральная репетиция. В эти выходные у нее не было дежурства. Мы собирались поехать на пляж, если погода позволит».
Пауза. Петерсен, видимо, старался взять себя в руки.
Марино: «А она вам не говорила, что у нее какие-то проблемы? Может, заметила что-нибудь необычное? Может, кто-то звонил ей на работу или домой?»
Пауза.
Петерсен: «Нет, ничего такого. Лори была веселая, смеялась. Говорила, как здорово было бы наконец выбраться на пляж. Она так ждала этой поездки!»
Марино: «Мэтт, расскажите о вашей жене поподробнее. Нам каждая мелочь может пригодиться. Например, кто ее родители, какой у нее был характер, к чему она стремилась?»
Петерсен, глухо и словно по бумажке: «Лори родилась в Филадельфии, ее отец — страховой агент. У Лори два брата, оба младше ее. Она всегда хотела только одного — стать врачом. Говорила, что это ее призвание».
Марино: «А какая именно область медицины ее привлекала?»
Петерсен: «Пластическая хирургия».
Беккер: «Ага, вот это уже интересно. Почему именно пластика?»
Петерсен: «Когда Лори было лет десять, ее мать заболела раком груди. Ей полностью удалили грудь. Мать Лори выжила, но, кажется, перестала видеть в себе женщину после этой операции. Она, наверное, думала, что всем теперь противна, что никому больше не нужна. Лори иногда говорила об этом. Вот почему она решила стать пластическим хирургом».
Марино: «А еще ваша жена играла на скрипке».
Петерсен: «Да».
Марино: «Она когда-нибудь участвовала в концертах? А может, она играла в оркестре?»
Петерсен: «Не знаю, разве что когда училась в школе. Я же говорю, у нее совершенно не было времени».
Марино: «Вот вы заняты в спектакле. А ваша жена любила театр? Как она относилась к вашему увлечению?»
Петерсен: «Лори обожала театр. Меня это сразу в ней подкупило, еще когда мы только-только познакомились. Мы ушли с вечеринки, ну, с той самой, и несколько часов бродили по улицам. Я стал ей рассказывать, что хожу на курсы актерского мастерства, и сразу понял, что она разбирается в театральном искусстве. Мы разговорились о театре. Я тогда был занят в пьесе Ибсена, и беседа у нас сама собой перешла на такие материи, как реальность и иллюзия, благородство и подлость, личность и общество. В творчестве Ибсена, если вам это о чем-нибудь говорит, одна из ведущих тем — отчуждение от родных, от дома. Ее-то мы и обсуждали. И вот тут Лори меня удивила. Никогда не забуду, как она со смехом сказала: „Вы, люди искусства, думаете, будто только вы одни и разбираетесь в таких вещах. А ведь все остальные тоже чувствуют опустошенность, тоже бывают одиноки. Только мы, простые смертные, не умеем выразить своих ощущений. Потому и страдаем. Причем я уверена, что все люди чувствуют примерно одно и то же — независимо от национальности, социального положения и тому подобного“. Мы заспорили — по-дружески, ни о какой ссоре и речи не шло. Я не соглашался с Лори. Я говорил, что есть люди с более тонкой душевной организацией, что есть чувства, недоступные большинству, и вообще у каждого разная чувствительность. Вот поэтому-то каждый человек в душе одинок…»
Марино: «Вы действительно так считаете?»
Петерсен: «Я так воспринимаю мир. Я не всегда разделяю чувства другого, но я всегда могу понять эти чувства. Меня ничем не удивишь — ведь я изучал литературу, актерское мастерство и чего только не начитался и не насмотрелся! Влезать в чужую шкуру — моя профессия. Чтобы сыграть роль, я должен научиться чувствовать, как мой персонаж, — только тогда поступки этого персонажа в моем исполнении будут казаться естественными. Но, конечно, я не „вселяюсь“ в своих персонажей, и если я что-то и проповедую со сцены, совсем не обязательно разделяю эти убеждения. Мне кажется, я потому считаю себя не таким, как все, что хочу испытать в жизни все, весь спектр человеческих эмоций, понять каждого человека, побывать на месте каждого».
Марино: «А чувства человека, который сделал такое с вашей женой, вы тоже можете понять?»
Молчание.
Петерсен, едва слышно: «Господи, нет, конечно».
Марино: «А вы в этом уверены?»
Петерсен: «Уверен. Уверен, что не могу понять. И не хочу!»
Марино: «Мэтт, я отдаю себе отчет, что вам страшно об этом думать. Но попытайтесь. Представьте, что репетируете роль маньяка-убийцы. Каким он должен быть?»
Петерсен: «Не знаю! Я не хочу играть такого отморозка!» Тут голос Мэтта сорвался, и внезапно ярость, видимо давно уже накопившаяся у него на Марино, вырвалась наружу: «Не понимаю, зачем вы меня об этом спрашиваете! Чертовы копы! Это вы должны вычислить убийцу, вы, а не я!»
