После Причастия ей неизменно становилось легче, она ехала домой и делала какие-то домашние хозяйственные дела, ухитряясь не включать телевизор. Потом она даже немного спала. Но в сумеречное время ей опять становилось тяжко, невыносимо тяжко. И главное: не было слез. И она не знала, куда приткнуться, чем отвлечься. Неужели так теперь и будет всю оставшуюся жизнь? – спрашивала она себя.
Время-то шло, но легче не делалось.
На праздник Покрова она, конечно же, была в храме, жаловалась батюшке на невыносимую тяжесть и безысходность. Духовник велел молиться и обещал, что облегчение наступит. Обязательно. Надо только набраться терпения и решимости. И спокойно ждать. А вот это и было самое трудно.
Терпения не было. Решимости тоже. Цели – ровным счетом никакой. Только Лушка, с ее болтовней, шутками-прибаутками и кажущейся беззаботностью возвращала ее временами к жизни.
С такими думами возвращалась она в тот день из храма. По дому делать ничего нельзя было: праздник. Да и дел особо никаких не предвиделось, в квартире царила безжизненная чистота. Дочка ночевала то тут, то там. Тина старалась делать вид, что она в порядке, приходит в себя потихоньку. Лушке и так приходилось несладко: такие испытания, как развод родителей, бесследно не проходят.
– Лягу сейчас спать, – говорила Тина сама с собой вслух, – Посплю подольше, а там видно будет.
Двор был пуст. Самое тихое утреннее время: все работающие уже на работе. Все учащиеся – в учебных заведениях. А старики и младенцы едва-едва просыпаются. Тина даже подумала, не присесть ли ей на лавочку на детской площадке, но потом решила, что лучше идти прямиком домой.
– Раньше на Покров снег ложился, – сказала себе Тина, – а сейчас – ничего. Сухо. Все поменялось. И все – к худшему. Природе стало наплевать на нас. И нам друг на друга тоже.
Внезапно что-то ткнулось в ее руку. Не сильно, но настойчиво. Она даже вздрогнула. Никого ведь нет вокруг. Но что-то живое идет рядом и дышит прямо ей в ладонь. Ей страшно было взглянуть. Почему? Что она боялась увидеть? «Оно», как у Стивена Кинга? «То самое, непонятное»?
– Все самое страшное с тобой уже приключилось, – усмехнулась Тина, – так что бояться потустороннего «этого» не имеет смысла.
Она опустила глаза и увидела большой черный нос у своей руки. Крупная неуклюжая псина тащилась рядом, еле-еле двигая ногами. Тина остановилась. Нос еще сильнее уткнулся в ее руку.
– Бедная собака, – сказала Тина, – у тебя нет дома. И ты голодная, да? Но у меня нет ничего для тебя: видишь – пустые руки. Я не знала, что тебя встречу.
Псина все поняла, но не уходила. Стояла рядом. Тина сделала шаг к подъезду. И собака сделала шаг. С трудом, но сделала. Умные глаза молили: «Не бросай Помоги!» В прежней своей жизни Тина ничего не смогла бы прочитать в этих огромных глазах. Повернулась бы и ушла, жалея, конечно, неприкаянное существо, но жалея мимолетно и бездеятельно. Не в дом же ее вести в самом деле? Тогда, в той жизни все горе мира существовало за незримой, но непроницаемой стеной. Где-то с кем-то что-то случалось, да. Но далеко, очень далеко. И главное, казалось: не подпускать. У нее ведь была семья: муж, дочь. Их покой и удобство – прежде всего. Остальное – далеко, как пустыня Сахара или вечные снега на вершинах Гималаев.
Но прежняя жизнь скончалась месяц назад, и за это время Тина, оказывается, стала чувствовать чужую боль, как свою. Во всяком случае собачью боль она вдруг ощутила со всей остротой.
– Дай-ка я погляжу, что с тобой, – сказала она собачине.
Та стояла и ждала. Надеяться ей, видно, было больше не на кого. А ее собственные силы и возможности явно равнялись нулю.
Тина обошла собаку и ужаснулась: на правом боку вся шерсть несчастного животного была сожжена, несколько ран на черной коже кровоточили. Смотреть на это раньше она бы себе не позволила: тьфу-тьфу-тьфу, не моя болячка. Но сейчас она понимала, что придется действовать, помогать, иначе грош ей цена с ее болью и собственными страданиями. Она дрожащими пальцами потыкала в телефон, отыскала номер скорой ветеринарной помощи и вызвала на дом врача, назвав свой адрес.
– Пошли домой, – велела она псине, – Сейчас доктор Айболит примчится, будет тебя лечить. Ты дойдешь сама? Постарайся. А то я тебя не донесу.
Собака понимающе посмотрела и, как показалось Тине, слегка кивнула. До подъезда они шли минут десять. Каких-то пятьдесят шагов! За эти десять минут Тина внимательно разглядела страдалицу. Бродячие псы легко определялись по грязно-рыжему окрасу, приземистости и общему ощущению звериной дикости, от них исходящей. Этот найденыш если и был ничьим, то в первом поколении. Крупная, лохматая, черно-белая, с небольшими рыжими пятнами – сенбернар в ее роду явно присутствовал. Скорее всего случилось непредвиденное, породистая мать родила неизвестно от какого папаши. Щенков раздали. Или выбросили? Мог, конечно, и породистый папаша постараться. Впрочем, это вопрос не главный. И вообще никакой. Им надо было шаг за шагом приблизиться к подъезду. И как только они это сделали, подъехала скорая.
– Вы к нам, – сказала Тина ветеринарам, вышедшим из машины, – Мы старались домой попасть, но не успели.
– А мы почему-то без пробок доехали, – удивился звериный доктор, – обычно в пробках стоим в это время, а тут долетели, как на крыльях.
Он мельком глянул на пациента, к которому был вызван и постановил:
– Бродячая?
– Да, – кивнула Тина, – но не беспокойтесь. Я за все заплачу. И… я потом ее у себя оставлю. К себе возьму.
– Это если мы еще на белом свете жить останемся, – задумчиво сказал врач, присаживаясь на корточки перед псиной, чтобы получше рассмотреть раны, – Тут люди хорошо постарались: и жгли, и пинали, и кололи. Странно, что глаза целы. Люди любят глаза выкалывать и лапы псам ломать…
– Нелюди, – ахнула Тина.
– Люди, – поправил ее опытный доктор, – просто люди.
На носилках внесли псину в ее новый дом. Зашили раны. Взяли анализы. Сделали несколько уколов.
– Бок может так и не зарасти: видите, ожоги какие. Хотя бродяги – они живучие. Почувствует, что домой попала, смысл жизни обретет и воспрянет духом. Посмотрим. И если все будет хорошо, прививки надо поскорее сделать, – велел врач, – Девочка молоденькая, не больше года ей, зубы в прекрасном состоянии. Подкормится, успокоится, пролечим – красавица получится всем на зависть. Только шерсти много от нее. Вычесывать умаетесь. Но задача номер один – выжить. Да, собакин?
Девочка чуть-чуть вильнула хвостом. Изо всех сил постаралась.
– Сейчас уснет и спать будет долго. Вы пока в аптеку сходите, купите все, что я тут написал. И давайте, будьте здоровы!
Тина взялась выхаживать, лечить, кормить, вычесывать. Лушка помогала, что было сил. Через месяц никто не узнал бы в красавице-псине прежнюю полумертвую доходягу. Долго не могли подобрать ей имя, пока однажды собака не подошла к Луше, создававшей какую-то очередную курсовую, и не положила свою увесистую лапу на клавиатуру лэптопа.
– Эй, кыш! – услышала Тина возмущенный голос дочери, – И больше – ни-ни! Ты мне так всю клаву порушишь! Поняла?
Тина заглянула в комнату дочери. Собака стояла, понуро опустив бедовую голову. Стыдилась.
– Ма! – принялась жаловаться Лушка, – Она со всей силы – мне на клаву…
Дочь на секунду задумалась и воскликнула:
– О! Я знаю, как ее назвать! Ты же Клава! Вылитая Клава! Клавдия Валентиновна! А? Как тебе, мам?
Имя село, как влитое. Под этим именем ее и записали, оформляя ей собачий паспорт.
Клава оказалась лучшей подругой, выносливой, терпеливой, в меру проказливой и очень чистоплотной. Даже в самые тяжелые первые дни своей болезни она просилась по утрам и вечерам во двор, чтобы сделать свои дела. И во время купания в ванной никогда не отряхивалась, а терпеливо ждала, когда ее протрут полотенцем. Хотя во дворе, бегая по лужам, отряхивалась во все стороны так, что прохожие шарахались. Клава обожала своих и опасалась чужих. Особенно парней-подростков. Проходя мимо них, она страшно скалила зубы и утробно рычала, предупреждая, что шутить с ними не намерена.
Очень быстро обнаружилось, что Клава – персона удивительно музыкальная. Она обожала слушать музыку, а особенно полюбившимся мелодиям старалась подпеть в меру своих возможностей. Слушая Моцарта, она слегка подтявкивала тоненьким манерным голоском. Баху тихонько задумчиво подвывала. Под звуки произведений Чайковского принималась кружиться по комнате, а на Прокофьева лаяла, просто и энергично. Правда, Тине об этом рассказывала дочь, слушавшая классику в отсутствие матери. У Тины после крушения ее семейной жизни с музыкой складывались странные отношения.
Еще Клава очень любила звонить в дверной звонок. Однажды Тина, убегая с ней погулять, забыла ключи и, вернувшись, позвонила в дверь, чтобы Луша открыла. У Клавы случился культурный шок. Она смотрела на кнопку звонка, видимо сопоставляя появление звука с тем, что предварительно сделала ее обожаемая мама-спасительница. Потом встала на задние лапы и носом нажала на звонок. Звук раздался! Клава взвизгнула от восторга, снова встала на лапы и нажала носом на кнопку. И снова послышался звонок!
