С этой поры факультеты искусств, прежде рассматривавшиеся как подготовительные отделения богословских факультетов или, в крайнем случае, как некая культурная база для будущих специалистов в области права или медицины, обрели независимость и смысл своего существования. Философия как предмет учебной программы здесь даже не упоминалась, но на практике все дисциплины, составлявшие «тривиум» и «квадривиум», по сути сводились именно к философии. С одной стороны, это объяснялось успехами в развитии рационализма, с другой — интересом к сочинениям Аристотеля, жившего, заметим, за четыре века до Рождества Христова и, следовательно, не способного ничем помочь в постижении тайны христианства. Этот процесс пробуждения мысли ни в коем случае не следует недооценивать, ведь его результатом стало открытие средневековыми философами, как до них древнегреческими, всего богатства человеческой природы и попытка его применения ко всем многообразным явлениям окружающей действительности. В рамках этой тенденции многие выдающиеся умы, от Ансельма Кентерберийского до Николая Кузанского, выступали за право свободного выражения человеческой мысли.
Не обошлось и без ложных обольщений. Заинтригованные, а порой и просто околдованные «Малой логикой» Аристотеля, а точнее, его искусством комбинировать суждения таким образом, чтобы из них с неизбежностью следовал логически убедительный вывод, университетские наставники так увлеклись этим способом рассуждений, что нередко принимали средство за цель, а поиск истины сводили к поиску аргументов. Так продолжалось до тех пор, пока папа Григорий IX, друживший со св. Франциском Ассизским, а затем и папа Иннокентий IV не наложили запрет на учение Аристотеля. Вот почему Братство общей жизни, не отказываясь от «философской» грамматики, в вопросах веры рекомендовало придерживаться простой, без затей, набожности.
Какие учителя учили Мартина Лютера на факультете искусств Эрфуртского университета? И главное, чему они его учили? Толкованием текстов древнеримских классиков со студентами занимались выдающиеся гуманисты того времени Матернус Пистерис и Иероним Эмсер. Последний был одновременно и специалистом по каноническому праву. Он придерживался достаточно передовых убеждений, чтобы обсуждать с учениками сочинения своего современника Рейхлина. Впоследствии он стал одним из противников Лютера. Греческий преподавал Николас Маршалк, первым издавший в Германии труд на этом древнем языке. Судя по всему, его уроков Лютер не посещал, потому что позже, в Виттенберге, он просил одного из бывших своих соучеников, Иоганна Ланга, заняться с ним греческим. Итак, Мартин изучал Вергилия, Овидия, Плавта, Теренция, Горация, Ювенала. Среди университетских философов особенно выделялись Герард Геккер, Ганс Гревенштейн, Варфоломей Арнольди Юзингенский, но главным образом ректор заведения Иодо-кус Трутветтер, позже прославившийся своими «Трактатом о логике» и «Суммой философии природы». Эти и другие наставники знакомили студентов с материями, близкими к учению Аристотеля и его средневековых последователей: логикой, физикой (именовавшейся философией природы), учениями о жизни духа. В полном соответствии с веяниями времени не забывали они и о таких вещах, как астрономия и математика.
Всех эрфуртских философов связывала одна и та же общая черта. В большей или меньшей мере все они ощущали себя наследниками той гуманистической традиции, которая вслед за творившим в XIV веке Уильямом Оккамом, оставляя философию грекам, а богословие Библии, вплотную подошла к четкому разделению понятий природы и божественной благодати. В плане метафизики эта тенденция логически подводила к признанию существования двух истин: одной, питающей разум, и другой, питающей веру. В плане реальных поступков это означало, что одно и то же деяние может заслуживать порицания с точки зрения естественной морали, но быть одобряемо исходя из морали Откровения, и наоборот. Впрочем, вряд ли во времена Лютера кто-нибудь из эрфуртской профессуры рисковал заходить столь далеко. «Они, — отмечает Кун, — хранили покорность Церкви и оставались недоступными для новых идей». Нет никаких причин сомневаться в том, что они пребывали в твердой убежденности, что трудятся во благо католической религии.
Что же касается их учеников и пришедшего затем им на смену нового поколения преподавателей, то здесь картина изменилась. Среди однокашников Лютера нашлась целая плеяда мыслителей, с готовностью воспринявших учение о новом гуманизме. Их духовным лидером стал Крот Рубиан (Ганс Егер), к ним же вскоре примкнули ученик Эразма и будущий ректор Эрфуртского университета Юст Ионас, блестящий латинист Эобан Гесс, Петер и Генрих Эбербахи. Все они испытали на себе сильнейшее влияние знаменитого Муциана Руфа, получившего литературное образование в Италии, а затем поселившегося в Готе, неподалеку от Эрфурта. Этот небольшой кружок единомышленников совместными усилиями сочинил язвительный пасквиль под названием «Epistolae obscurorum virorum» («Письма темных людей»), формально адресованный кельнским доминиканцам, но на самом деле направленный на гораздо более широкий круг религиозных и монастырских деятелей. Авторы обвиняли богословов и проповедников в дремучем невежестве и, как следствие, в суеверном отношении к Библии, смысла которой они не постигали.
Из этого примера ясно видно, какую позицию по отношению к Лютеру как основоположнику Реформации занимали новые гуманисты. Отвернувшись от своих учителей (тех самых, что учили и Лютера), они обратили свои силы на борьбу со схоластикой и ее методами, защищая языческий идеал науки. Во имя другого языческого идеала — нравственной терпимости и права на удовольствие — они выступили против монашеского аскетизма. Таким образом, объективно заняв место союзников Лютера в его борьбе против католицизма, по существу они руководствовались при этом совершенно иными мотивами. Они превозносили Разум, который Лютер стремился принизить; они принижали значение Священного Писания, которое Лютер превознес. Впоследствии эта разница в подходах, приводившая иногда к совпадению взглядов, а иногда к их полному расхождению, не раз заставляла Лютера колебаться, определяя свое отношение к новым гуманистам, которое из стадии искренней привязанности порой переходило в фазу жесткой неприязни. Впрочем, двое из однокашников Лютера, а именно Юст Ионас и Георг Буркхардт, называвший себя Спалатином, поскольку родом он был из Спальта, в конце концов примкнули к нему и полностью разделили его новые убеждения.
На фоне всего этого бурления идей молодой Мартин жил своей собственной жизнью, которая пока ограничивалась стремлением к успеху. Особой склонности к гуманитарным наукам он не проявил, жаркой страстью к древним языкам или философским доктринам не горел. Впрочем, он обладал выраженным чувством прекрасного, любил литературу и с удовольствием читал стихи, сочиненные давным-давно другими людьми, которые теперь открывали перед ним свою душу. Учился он хорошо и среди однокашников пользовался тем уважением, какое обычно вызывает к себе старательный, способный и скромный сотоварищ.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
