Перевод А. Сагратяна
Мроц — край особенный, потому что, когда вы едете ущельем, а после взбираетесь на гору и спускаетесь уже в другое ущелье, вам кажется, что преодоленная гора и есть граница, за которой начинается мир вам незнакомый, а за той горой, внизу, начинается безлюдная земля, где в лесах медведи собирают дикие груши и лунными ночами кувыркаются меж толстенных дубов, водя по жухлой листве свой медвежий пляс.
Первый же встреченный вами человек в этих местах несколько удивляет, но вы держитесь по-прежнему своей тропы и не слишком натягивайте поводья, отпустите их, чтобы лошадь, обнюхивая землю, привела вас в Мроц.
И когда вы резво перейдете быструю речку и увидите на ее берегу сады, до слуха вашего непременно долетит собачий лай, даже если появитесь вы там днем. Псы в Мроце яростные, их клыки не раз кроили волчью шкуру.
Первой, навострив уши, улавливает этот лай лошадь, копыта ее теперь увереннее стучат по каменистой тропе, она инстинктивно чует близость конюшни, в которой вдоволь овса.
У кого бы ни спросили, никто не скажет вам, отчего село это именуют Мроц. Может, священник и расскажет вам о том, что во время нашествия «неверных» много веков тому назад деды их бежали из другого края и нашли убежище в этом далеком ущелье, — может, священник и расскажет вам о том, как бежали, но все это только догадки, ибо фактов как таковых привести он вам не сможет, кроме разве что устных свидетельств, основанных на рассказах давно усопших старух.
Доподлинно одно, что Мроц стоит как стоял, и когда вы разглядываете добротные стены домов, нетесаный камень их, вам кажется, что в незапамятные времена, когда образовались горы Мроца, они же образовали впадины, чтобы снег вершин, тая, сбегал в ущелья; вместе с горами сотворены были из скал и жители Мроца, сеявшие на пологих холмах ячмень, приручившие скачущих по краю обрыва диких коз и научившиеся из поколения в поколение извлекать из мацуна сливочное масло. Вы уже поняли, что Мроц расположен далеко, забытый, труднодоступный, с поросшими травой тропами.
И вовсе не обязательно забираться на крышу церкви, чтобы увидеть, сколько их, ущелий, там, выше Мроца. И если в незапамятные времена жили великаны, то, конечно же, эти ущелья были для них лишь канавки.
Может, и не было их вовсе, великанов, может, это ручьи тесали в течение многих веков склоны гор, катили вниз скалы, перетирали в пенных водах своих твердые камни и рыли глубокие пропасти, где поднялись девственные леса, в которых водятся столь же первобытные медведи, если под словом девственный понимать то, что не ступала сюда нога человека.
Он в этих ущельях и таится, родник суеверий, бесов и духов, и еще по сей день многие крестьяне Мроца, проходя мимо замшелых пещер, в страхе, затаив дыхание, ступают по опавшей листве осторожно и при каждом шорохе ощущают в коленях дрожь, даже если звук этот рожден хрустнувшей под постолом сухой веткой.
И когда приходит сюда зима и снег пригибает и ломает своей тяжестью деревья, в Мроце садятся вокруг курси[11] и какой-нибудь старик, тысячу раз ходивший в лес по дрова, начинает свою повесть о том, как в ночи, идя лесом, слышал он звук, будто кричала женщина, вроде бы знакомая ему женщина, звала слабым голосом и как он пришпорил коня…
Рассказывает, спустив ноги в тепло тонира[12]. Что ему до того, что полусонный внучек его жмется в страхе к бабушкиной юбке, не зная — слушать ли причудившееся его деду или отдаться во власть сна подле курси. А еще если к россказням деда начинает проявлять интерес и комсомол села (а в Мроце комсомольцев пока мало), по складам пока читающий свою книгу — «Мы не рабы, рабы не мы», — он все тянется и расслышать поподробнее, хоть и говорено было ему на собрании, что бесов в лесах нет, что выдумки все это и суеверие.
Есть в Мроце, разумеется, и сельсовет, а сельсовет — это председатель. Но ни в одном докладе вам не скажут того, что вы увидите сами, пожив в Мроце, полистав вековечную книгу его бытия.
Выше над селом остались старые пещеры, в прохладе которых укрываются отставшие от стада телята. Много нетесаных камней здесь, уложенных в аккуратную кладку по кругу, а посреди лежит большой плоский камень, на который ссыпают соль для овец. Люди, которые вырвали из скал эти камни и поставили высоко над селом, и овец-то небось не имели. Мроц о том ничего не помнит, и лишь седая старина сохранила название «Место поклонения идолам».
Мроц — это сплошные улочки, одна уже другой, канавы. Стадо, возвращаясь с пастбищ, моет в них заляпанные пометом копыта, и всякий раз — утром и вечером — вода в них мутнеет, словно течет вода из помоек.
Посреди села — древний храм, на пороге его — навоз лет за сто, не меньше. В тени храма прикорнула овца, прежде чем податься в горы, навалила кучу помета, да еще какую, и нередко босоногие женщины, идущие поцеловать святой крест у храма, ступают прямо по этим кучам.
Там же, посреди села, чуть поодаль от храма стоит самая что ни на есть лачуга. Эта хижина — читальня Мроца. Она могла бы служить и амбаром, внутри — доски, положенные на камни, да несколько плакатов.
Человеку постороннему в диковинку, что камни «Места поклонения идолам» остались стоять до самого открытия хижины-читальни, хотя газеты сюда приходят не часто, поскольку на селе грамоту знающих мало. Языческий очаг для жертвоприношений, христианский храм и новая хижина-читальня словно вобрали в себя историю тысячелетий — с тех самых пор как объявился в ущельях Мроца скалоподобный человек, который вышвырнул мохнатого медведя из пещеры и сам поселился в ней.
Спросите об этом у самого сведущего в Мроце человека, и увидите, как он не найдется с ответом, вконец растерявшись, с удивлением воззрится на вас, зато с гордостью поведает, что «триста лет правления царя Николая» Мроц не дал ни единого солдата, церковные записи велись заведомо небрежно, чтобы ни один человек из села не «ушел в Сибирь, не обрусел». Расскажут вам, как каждый год на вербовочный пункт являлись один кривой и один косой — дабы избавить Мроц от воинской
