Илл. 12
Церковь Санта-Кроче. Гробницы в правом приделе
Изображения, помещавшиеся на мраморных саркофагах в правом приделе церкви, казалось, все ожили. Тут стоял Микеланджело, там – Данте с лавровым венком на челе, здесь – Альфьери, Макиавелли – повсюду великие мужи, гордость Италии.
Церковь Санта-Кроче великолепна, куда красивее, хоть и не так велика, как мраморный Флорентийский собор.
Илл. 13 Фасад церкви Санта-Кроче
В церкви Санта-КрочеИлл. 12 похоронены порядка трехсот именитых итальянцев, но далеко не сразу понимаешь, как они все туда помещаются. Мраморный неоготический фасад, которым церковь выходит на площадь,Илл. 13 настолько эффектен, что сразу отвлекает внимание от других частей здания; а поскольку он еще и очень компактен, то и сама церковь анфас кажется игрушечной – когда на самом деле она огромна. Пишут даже, что Санта-Кроче – самая большая францисканская церковь в мире (хотя что-то подсказывает, что оговорка «францисканская» добавлена неспроста).
Может показаться, что из упокоившихся в Санта-Кроче знаменитостей Андерсен называет только самые громкие имена, однако дело здесь не только в громкости. Изображенный набожным Андерсеном бронзовый кабан – оживший персонаж языческого мифа, поэтому дальше открытых дверей церкви ему хода нет, таковы уж правила. А с этой точки видны как раз только гробницы Микеланджело, Галилея,Илл. 14 Данте, Альфьери и Макиавелли, потому что они самые приметные и расположены ближе всего к центральному входу.
Илл. 14
Церковь Санта-Кроче. Гробница Галилея
С надгробного памятника, помещавшегося в левом приделе церкви, струился какой-то удивительный свет, словно вокруг образовалось сияние из сотни тысяч движущихся звезд. На памятнике красовался герб: красная, словно пылающая в огне, лестница на голубом поле.
То была гробница Галилея; она очень проста, герб же полон глубокого значения. Он мог бы послужить гербом самого искусства или науки: представителей их ведь тоже ведет к бессмертию пылающая лестница…
Не спешите, однако, совсем уж благоговеть: здесь тоже свои подвохи. Так, упомянутая Андерсеном гробница Данте – на самом деле не гробница, а кенотаф (то есть, попросту говоря, мемориальная пустышка). Отношения с родиной у Данте были сложные, и окончательное примирение не наступило до сих пор. Настоящая могила Данте находится в Равенне, местные жители заправляют лампаду над ней флорентийским маслом, но согласия на перезахоронение останков поэта в изгнавшем его когда-то городе не дают. Замаливая свои грехи перед Данте, флорентийцы даже поставили ему в 1865 году помпезный памятник в самом центре площади Санта-Кроче – в лавровом венце и с четырьмя львами по углам. Правда, потом поняли, что он мешает играть в кальчо[15], и передвинули на нынешнее место – на центральную лестницу чуть слева от входа в церковь, то есть так, чтобы не загораживал фасад. Как бишь там говорится: любовь – это поступки?
Не пуская кабана внутрь церкви из соображений религиозной корректности, Андерсен лишает читателя не только фресок Джотто и капеллы Пацци, но и еще кое-чего на букву «к» – клуатров[16] (наконец-то я узнал, как это называется). В ансамбле церкви их целых три, и самый красивый, конечно, – работы Брунеллески. Впрочем, не спешите туда сразу: во-первых, здесь сама атмосфера не располагает к спешке, а во-вторых, рискуете проскочить неприметный вход в музей и так и не увидеть «Сошествие Христа в Чистилище». Картина выставлена в самом дальнем зале, в помещении бывшего рефектория (то есть попросту столовой), и пока до нее дойдешь, голова уже начинает лопаться от впечатлений. Но не вздумайте сломаться раньше времени: это прекрасная кульминация, после которой можно уже и в клуатр Брунеллески. Там, напротив, царят покой и умиротворение: в каменных галереях – прохладный ветерок, по углам внутреннего сада – раскидистые розовые кусты, вот только рядом с каждым, как бы в напоминание о национальном темпераменте, – облупленная фанерная табличка: «Розы не рвать». «Помнишь, девочка, гуляли мы в саду…»
Умиротворившись клуатрами и выйдя обратно на площадь, можно для полноты картины прогуляться по соседним кварталам, хотя и необязательно: окрестности Санта-Кроче крайне невыразительны. Единственное, ради чего это может иметь смысл, – это поиск прототипа мастерской перчаточника, взявшего главного героя к себе в ученики. Увы, Андерсен не дает ее точного описания, кроме как «маленький домик на одной из боковых улиц». Боковые улицыИлл. 15 есть только к северу от церкви, и маленькие домики на них можно по пальцам перечесть – но кто сказал, что застройка этих кварталов не изменилась с XIX века? Чтобы проверить это, пришлось бы лезть в городские архивы, а делать это ради второстепенного объекта нам было, признаться, лень. Поэтому мы пошли по пути наименьшего сопротивления и назначили мастерской перчаточника один из домиковИлл. 16 у сада на улице Борго Аллегри (Borgo Allegri) – это, пожалуй, самое милое место в округе, и где, как не здесь, жить доброму перчаточнику.
Илл. 15
Улица Борго Аллегри
Мальчик ответил, и старик повел его в маленький домик на одной из боковых улиц неподалеку от церкви.
Они вошли в перчаточную мастерскую: пожилая женщина прилежно шила, а по столу перед ней прыгала маленькая беленькая болонка, остриженная так коротко, что сквозь шерстку просвечивало розовое тельце. Болонка кинулась к мальчику.
Илл. 16
Возможно, тот самый домик перчаточника
Возвращаясь же к церкви Санта-Кроче, могу подсказать лучший вид на нее – от сувенирной лавки Джорджи (Giorgi), которая выходит на площадь в десяти метрах от перекрестка Виа-деи-Бенчи (Via dei Benci) и Борго-деи-Гречи (Borgo dei Greci). Я был во Флоренции дважды с разницей в пять лет и оба раза делал там один и тот же снимок: справа от входа в лавку висит большое зеркало в резной деревянной раме, и в нем отражается мраморный фасад. Здесь, сделав фото на память, мы попрощаемся с бронзовым кабаном – ему уже пора вернуться на свой постамент на Меркато Нуово, а сами перемотаем пленку вперед и прогуляемся немного в будущее нашего героя – до галереи Академии.
Галерея Академии
Галерея флорентийской Академии изящных искусств, или попросту галерея Академии (Galleria dell’Accademia), – не меньшая когнитивная катастрофа, чем галерея Уффици. Возможно, и хорошо, что Андерсен упоминает ее только в контексте воображаемой выставки – иначе там тоже можно было бы увязнуть навсегда.
Для полного погружения хотелось бы, конечно, чтобы описанная Андерсеном выставка была настоящей, а картины главного героя имели реальные прототипы. Все возможности для этого были: Андерсен был в галерее Академии (правда, не в 1834, а в 1833 году – за год до выставки, на которую он ссылается в «Бронзовом кабане») и запросто мог «срисовать» работы своего персонажа с увиденных экспонатов. Подтвердить это предположение можно было только одним способом – изучив каталоги выставок галереи за 1833–1834 годы (ведь оцифровано в современном виде еще далеко не все, да и поиск по картинкам работает через пень-колоду). Работы это, конечно, сулило невпроворот, но соблазн раскрыть тайну «Бронзового кабана» был так велик, что пришлось искать способы – а кто ищет, тот, как водится, всегда найдет.
При активной поддержке одного видного флорентийского искусствоведа (а по совместительству – любимой троюродной сестры) мне удалось добраться до архивов Академии и взглянуть на документацию за 1833–1834 годы – антикварный «кирпич» в несколько сотен страниц красивого рукописного итальянского. Сестра потом благодарила за интересно проведенное время и новые профессиональные знакомства, но опыт, как известно, – это то, что мы получаем, не получив результат. В документах, увы, оказались упомянуты только выставки тематических конкурсов, но никаких кабанов и собачек с полотен андерсеновского героя там и близко не лежало. На этом поиски пришлось свернуть и, скрепя сердце, признать картины выдумкой сказочника – хотя верится, конечно, с трудом.
Впрочем, частные неудачи – не повод игнорировать галерею Академии, даже если ты не искусствовед и вооружен только своим первичным восприятием. Идти туда стоит в любом случае, как минимум ради микеланджеловского Давида. Мраморный оригинал ослепителен, он размазывает и сворачивает в трубочку, от него хочется то ли восторженно остолбенеть, то ли прижать уши и забиться в угол. Копия, что стоит на площади Синьории у входа в палаццо Веккьо (Palazzo Vecchio), по сравнению с ним аморфна, уныла и тускла. Колорита оригиналу добавляет и веселая компания других, незавершенных, скульптур Микеланджело, выставленная в соседнем коридоре, который оттого становится похож на лабораторию по клонированию из «Чужого-4». Описывать остальное не имеет смысла: так ли ценно искусство вне контекста истории искусств? Главное – бронируйте билеты заранее, лучше за пару месяцев, а то рискуете не попасть. И берите в гиды искусствоведа (или, как мы, трех). Это, кстати, ко всей Флоренции относится.
