Чтобы вы могли в полной мере оценить ягодки, приведу сначала несколько цитат Андерсена, относящихся к той его первой поездке – точнее, к самому мучительному ее участку между Флоренцией и Римом. Вот, например, фрагмент из «Сказки моей жизни» (она появилась уже после «Калош», – видимо, и несчастного богослова Андерсену показалось мало):
На границе Папской области наши паспорта и чемоданы в очередной раз были подвергнуты тщательному осмотру, и вслед за тем мы продолжили путь в живописных лучах величественного заката. Красоты его я никогда не забуду, как не забуду и убожества постоялого двора: проваливающийся пол, толпа калек-попрошаек под дверью, одетая в грязную кофту хозяйка со злобной улыбкой ведьмы, которая сплевывала каждый раз, подавая нам очередное блюдо, и спешила убраться из комнаты.
Или вот еще, из итальянских писем Андерсена на родину:
Эти шестидневные муки привели нас в отчаяние. Красота Италии едва ли может перевесить ее свинство. Это настоящий хлев. Постоялые дворы столь убоги, столь грязны, столь полны клопов, что мы спали одну ночь из шести; пришлось ходить по комнате, искать убежища в стойлах, и все же нас едва не съели блохи и ядовитые мухи. В первую ночь у меня на одной руке было сто тридцать семь укусов. Лица у нас распухли, еду подавали отвратительную: прокисшее вино, петушиные гребешки, жаренные в растительном масле, и тухлые яйца.
Сто тридцать семь! До этого в дилижансе он насчитал еще пятьдесят семь. Это до чего надо довести человека, чтобы он начал считать укусы насекомых?
Неудивительно, что, когда богослов, хлебнув ледяного альпийского ветра, погружается в мечты о лете по ту сторону гор, калоши переносят его не куда-нибудь, а именно в окрестности Ареццо (Arrezzo), к Тразименскому озеру (Lago Trasimeno), – туда, где нашему сказочнику досталось больше всего. А дальше и объяснять ничего не надо – просто сравните приведенные выше цитаты с текстом «Калош».
Кстати, Андерсен неслучайно ссылается именно на Тразименское озеро, хотя в Тоскане и без него хватает ориентиров. Дело в том, что он направлялся из Флоренции в Рим той самой дорогой, на которой Гай Фламиний ожидал встретить Ганнибала во время Второй Пунической войны. Ганнибал, правда, предпочел уподобиться Бармалею и поступил как все нормальные герои, пойдя в обход через болота, а затем заманив Фламиния в засаду у озера и отделав его так, что в Риме решили на всякий случай разрушить мосты через Тибр.
Впрочем, до Вечного города ни Ганнибал, ни наш калошеносный богослов в итоге так и не добрались, в отличие от самого Андерсена. В Риме он тоже изрядно натерпелся, правда, уже во время второго итальянского путешествия: на этот раз его измучили зубная боль и промозглая погода, что по накатанной дорожке вылилось затем в «Мои сапоги». Более просторного места для Рима в сказках Андерсена почему-то не нашлось, и за остальными его римскими впечатлениями придется обратиться к «Импровизатору».
А вот Флоренция составила гораздо большую часть андерсеновского сказочного пространства. Туда мы и отправимся далее, пересев на спину бронзового кабана.
Бронзовый кабан
Италия: Флоренция
Изначально «Бронзовый кабан» вместе с «Моими сапогами» входил в состав «Базара поэта», написанного Андерсеном через семь лет после выхода «Сказок, рассказанных детям», по возвращении из шестого заграничного путешествия (1840–1841). Впоследствии, при отборе материала для немецкого издания, «Кабан» был повышен до самостоятельной сказки, а «Сапоги» так и затерялись на «Базаре» – поэтому они в сказочных списках и не значатся.
На этом, однако, твердая текстологическая почва обрывается, и начинается странное.
Во-первых, логично было бы предположить, что «Кабан» навеян именно вторым[11] визитом писателя во Флоренцию (1840) и написан по горячим следам, как в свое время «Импровизатор». Логично… но неверно. То есть не загляни исследователи творчества Андерсена в его дневники, так и спали бы себе спокойно, но с источником не поспоришь: заметка о бронзовом кабане на улице Порта Росса датирована 1834 годом. Сказки – штука эмоциональная; неужели задумка могла пролежать у Андерсена на полке семь лет и не «прокиснуть»?
https://goo.gl/n4j8H9
Отсканируйте QR-код, чтобы открыть электронную карту
Во-вторых, к единому мнению об источнике сюжета исследователи так и не пришли (что необычно, поскольку Андерсен редко брал истории совсем уж с потолка, не оставляя даже намека, – сатирик, что с него возьмешь). Одни считают, что сюжет «Кабана» – автобиографическая метафора, другие усматривают параллели с «Импровизатором», третьи вообще указывают на сходство с историей Вильгельма Бендза – дескать, тот тоже художник, тоже умер, тоже в Италии и тоже молодым. Но явных зацепок нет.
В-третьих, зная способность Андерсена подмечать детали в окружающей действительности и вплетать их в сюжет, всегда настораживаешься, когда он описывает что-то чересчур подробно, – сразу думаешь: так, а это он откуда стянул? (Хорошая тому иллюстрация – история маленького Тука, о которой речь в соответствующей главе.) В «Бронзовом кабане» такое подозрение вызывают картины, написанные главным героем, но никакой информации об их возможных прототипах нигде нет. Очень непохоже на сказочника, в сюжетах которого реальный прообраз был даже у штопальной иглы.
В-четвертых, в одну только первую поездку Андерсен провел во Флоренции в общей сложности две недели, а все, что описано в «Бронзовом кабане», обходится без спешки максимум за два дня. Куда делись все остальные впечатления, и почему выборка настолько неоднородна?
Впрочем, все эти отклонения и неоднозначности очень хорошо вписываются в глубоко кучерявый характер самой Флоренции. Беглому взгляду галопирующего туриста она при всем богатстве кажется простой и понятной (плавали – знаем), но при попытке замедлиться и копнуть поглубже внезапно чувствуешь себя тем Мичуриным из анекдота, который полез было на елку за укропом, но тут его завалило арбузами. В этом городе все рядом – знай смотри в оба.
Идешь, скажем, по улице Святых Апостолов (Borgo Santi Apostoli), видишь надпись: «Отель Torre Guelfa» – вывеска как вывеска, три звезды. Поднимаешься на лифте в фойе верхнего этажа (окна там витражные, набраны из квадратных кусочков стекла, спаянных свинцом, – средневековая техника), потом узкая деревянная винтовая лестница, скрипучие ступени… куда вы меня тащите? Добираешься до самого верха, толкаешь дверь – и оказываешься на Торре-деи-Буондельмонти (Torre dei Buondelmonti), самой высокой башне старого города. Палаццо Веккьо и Санта-Мария-дель-Фьоре – только руку протяни. Когда-то – верх престижа, сейчас – один из самых пафосных гостиничных баров: два столика на самой верхушке (больше не влезает) и еще несколько на террасе уровнем пониже. Напитки носят пешком по лестнице (семьдесят две ступеньки), на предлагающих построить лифт смотрят как на дурачков. А что, все правильно: чтобы стоять, надо держаться корней. Три звезды, кстати, тоже принципиальная позиция, ведь, чтобы сделать пять, пришлось бы курочить историческое здание – с ума, что ли, сошли?
Красота Флоренции фрактальна, она как бесконечная матрешка: углубляться можно вечно. Но совершенно непонятно, как об этом обо всем писать, не будучи историком или искусствоведом: мало того что вокруг такая прорва деталей, так еще и про каждую из них обязательно кто-нибудь (и не он один) диссертацию защитил. Возможно, как раз поэтому Андерсен пишет только о том, что лежит на поверхности. Обжегшись на молоке, дуют на воду: хлебнув фирменного национального сарказма от соотечественников, волей-неволей поостережешься выходить на скользкую дорожку вдали от дома. Да, наверное, оно и правильно – иначе сказка была бы совсем о другом. Но чем рассуждать, пойдем-те-ка лучше прогуляемся.
Сады Боболи
История главного героя, флорентийского оборвыша, начинается с того, что он сидит «в герцогском саду, под сенью пихт» и выпрашивает милостыню. Садов на южном берегу реки Арно (Arno) наберется с десяток, но Андерсен, конечно же, имеет в виду сады Боболи (Giardino di Boboli)Илл. 1, что на склоне одноименного холма, за палаццо Питти (Palazzo Pitti). Во-первых, только их можно в полной мере назвать герцогскими (палаццо Питти был резиденцией великих герцогов Медичи), а во-вторых, именно их упоминает Андерсен в своих флорентийских дневниках за 1840 год. С пихтами, правда, вышла промашка. То, что в русских переводах «Кабана» назвали «сенью пихт», в андерсеновском оригинале звучит как «сосновые кроны», но на деле в садах Боболи нет ни того, ни другого – мы честно проверили, излазав там все вдоль и поперек. Самое близкое по смыслу место – это центральная аллея (если и просить милостыню в садах Боболи, то именно там: больше всего народу), но она засажена кипарисами.Илл. 2 Остается либо списать на неточность перевода[12], либо предположить, что Андерсен просто до этого ни разу не видел кипарис.
