— Власть-то она власть, да только неча с нее стрясть, — грустно сбалагурил дед Митяй. — До нашей власти не достучисся!
— А депутат ваш? Грушанков? Я вот тут видел газетки про него.
— Газетки? Газетки — вещь полезная. Печку имя растапливать хорошо. А чо там пишут — это тьфу! Вранье одно! — Дед Митяй плюнул себе под ноги и растер старым валенком. — Отродясь мы никаких депутатов тута не видали. Вон бабки не дадут соврать!
Все дружно закивали головами. Я оглядел стариков и, вздохнув, проговорил:
— Знаете, не буду я вам ни про какую красивую жизнь говорить. Тем более что я тоже в нее не верю. Потому что неладно что-то в нашем государстве. Всю жизнь с ребятишками в школе проработал. Учил их Родину любить. А теперь и не знаю, кого они любить-то должны. Вот этих? — Я кивнул на пачку газет. — Или вот этих? — И посмотрел на примолкших стариков. — Давайте лучше артистов послушаем. Пусть для вас хоть небольшой праздник сегодня будет. Бог с ними — с выборами. Не это в жизни главное. Правда?
Дед Митяй встал со своего места и, повернувшись лицом к старухам, вдруг твердо проговорил.
— Запомните, бабки, за кого бюллютни в урну кидать будете. Учителя — они плохому никогда не научут. А тебе, мил человек, за уважение спасибо. И что глупые рассказы наши послушал — низкий поклон тебе. — Он поклонился в пояс и сел на место.
Концерт прошел на редкость успешно. Под конец старики начали в такт прихлопывать в ладоши и подпевать. А Федотовна даже пыталась плясать. Но рассказ о бабке Авдотье не давал мне покоя всю обратную дорогу. И даже ночью мне продолжало сниться старое ржавое корыто, из которого торчали худые старческие ноги…
Встав среди ночи, я согрел чайник, выпил чашку чая и, достав заветный блокнот, записал:
«Бедная моя Россия! Великая держава, победившая лютых недругов и не умеющая защитить своих стариков. Имеющая несметные богатства и не могущая досыта накормить детей. Претендующая на роль мирового арбитра и не способная обеспечить нормальную жизнь в маленькой заброшенной деревеньке на Южном Урале. Поистине контрастам нет предела…»
Сегодня предстояло ехать в село Муслюмово. Туда, где течет смертоносная речка Теча. Туда, где даже едва появившиеся на свет малыши уже становятся инвалидами и уродами, а старики хоронят своих детей, так и не сумевших понять, что же такое есть на самом деле наше несчастное государство, имя которому Россия».
12
Жирновский вылез из машины и, минуя дом, прямиком направился в садовую беседку. Там уже сидели, важно потягивая из бокалов дорогой коньяк, Митроханов и Чернуха. При виде Жирновского Чернуха вскочил с места и как-то неестественно засуетился, пытаясь разгрести на столе остатки закуски. Митроханов, напротив, продолжал важно восседать, лишь слегка приподняв свою жирную задницу от кресла и задрав вверх руку с бокалом.
— Ну, что, шеф? Наш список утвердили?
— Еще бы! — рубанул с ходу Жирновский, плеснул себе в бокал коньяка и тяжело плюхнулся в свободное кресло. — Куда эта сука денется? Они без нас — во! — Он показал кончик мизинца и шумно глотнул коньяка.
— Вся эта «Монолитная Россия» — дерьмо! — компетентно заявил Чернуха. — Мы им туда кое-кого из наших подбросили. Ну, я имею в виду комитетских. Там один Мороз чего стоит! Да и Франц со своей компашкой!
— Франц — это уж точно! — подтвердил Митроханов.
— А как насчет меня? — поинтересовался Чернуха.
— Насчет тебя, не здорово, — вздохнул Жирновский. — Они где-то пронюхали, что ты курс лечения в психушке проходил.
— Кто это сказал?! — взъерепенился Чернуха. — Они сами все психи! А меня туда просто моя бывшая отправила за то, что я ей глаз вышиб. Но я же за дело! Нечего в душу лезть! — Чернуха схватил со стола огрызок яблока и начал его отчаянно надкусывать.
— За дело — не за дело, а факт, как говорится, на лице, — проворчал Жирновский. — Этот Владик теперь нас за это будет на крючке держать. — Жирновский еще раз налил в бокал и, зажмурив глаза, одним залпом выпил.
— Пусть только попробует! — затряс бородой Чернуха. — У нас на него тоже кое-какой компромат имеется.
Он поставил на стол бокал, быстро засеменил куда-то в угол беседки и вернулся оттуда с пухлым портфельчиком.
— Вот тут, — он шлепнул портфель на стол, — вот тут все про него прописано. Этот Владик — никакой и не Владилен на самом деле! — Чернуха хлопнул по портфелю рукой. — Он настоящий Асламбек! Чеченец то есть!
— Ты чего, старый хрен, мелешь!? — вскочил с места Жирновский.
— Я, может, и старый хрен, но контора у нас работает четко! — невозмутимо продолжил Чернуха. — Вот, смотрите!
Он достал из портфеля бумаги и фотографии.
— Родился этот Владик в Чечне. И зовут его Асламбеком. Батю его кличут Андарбеком. И фамилия у них — Дудаевы. Это он по матушке Сырков! — Чернуха ткнул пальцем в фото. — Вот он маленький со своим чеченским дедом. А вот его мамаша в школе с учениками. Учительницей она была. Кстати, мамаша — еврейка. Так что этот Владик-Асламбек, как у нас в конторе говорят, — гремучая смесь!
— Погоди, — подвинулся к столу Митроханов, — а почему у него отчество Михайлович?
— Все просто! — Хлопнул рукой по столу Чернуха. — У этих чеченцев так принято. Они для документов себе русские клички берут. Ну чтобы среди нас, дураков, особо не выделяться. Так вот, его папаша тоже себе кликуху взял — Мишка. Так ему потом в паспорте и записали. А между собой они себя настоящими именами называют. Так что ваш Сырков — Асламбек Андарбекович Дудаев. Во как! — Чернуха захлопнул папку, налил себе полный бокал и одним махом отправил его содержимое внутрь.
— Во как! — затряс щеками Митроханов. — Не хватало еще, чтобы его родственником был тот самый Дудаев — Джохар!
— К сожалению, нет. Они просто однофамильцы, — вздохнул Чернуха.
— И этого хватит за глаза! — хлопнул по столу рукой Жирновский. — Он у меня вот теперь где будет!
Он резко прижал папку к столу. Затем пристукнул по ней кулаком и нервно заметался по комнате.
— Ты, шеф, только не переиграй! Смотри: Сырков с компанией — ребята ушлые! — Митроханов задрал вверх глаза и сделал неопределенный жест рукой.
— Это мы еще посмотрим, — отрубил Жирновский. — Не родился еще тот чеченец, который меня облапошит. Будем работать на встречных курсах.
— Все это так, — покачал головой Митроханов, — но ты не забывай, что он по мамаше — еврей. А это вам не хрен собачий. Сам знаешь, как эта братва друг друга прикрывает. Мишка Фрикман со своей банкирской бандой никаких бабок не пожалеет.
— А я и не говорю, что мы с ними ссориться будем. Просто всегда про запас надо иметь хотя бы небольшую компру.
Жирновский сгреб со стола все бумаги и, подозвав жестом помощника, приказал:
— Все ко мне в сейф! Головой отвечаешь! — Затем повернулся к Митроханову и Чернухе: — Через две недели — съезд. В «Доме Туриста». Я буду предвыборную программную речь произносить. Побольше молодежи притащите. Пусть учатся уму-разуму, пока я жив. И не забудьте представительство регионов обеспечить, а то этот мудак Вершняков со своими придурками из ЦИКа опять нам претензии предъявлять будет.
— Не будет, шеф, — успокоил его Митроханов. — Мы уже с его ребятами поработали. Они тоже сладкую жизнь любят.
— Ты только не вздумай без меня лапу в партийную кассу запускать! Оторву!
— Обижаешь, шеф! — поджал с притворной обидой губы Митроханов. — Да разве это расходы? Так — мелочевка! Два-три кило баксов! У меня больше девки на косички тратят.
— Знаю я твои косички! — махнул рукой Жирновский. — В общем, ты меня понял. А Игорьку моему скажи, чтобы вообще нигде ничего не вякал. Когда будет нужно, я сам все скажу. А по поводу Сыркова, — он повернулся к Чернухе и пригрозил пальцем, — чтобы никакой утечки! Это сугубо ДСП!
— У нас — могила! — заверил его тот и провел пальцем по горлу.
— Ну вот и ладно! — Жирновский плюхнулся в кресло и показал жестом, чтобы все вышли вон.
13
Утро у Сурка как-то не задалось. Сначала он опрокинул баночку с орехами. Секретарша хозяина, увидев рассыпанные орехи, долго осматривала все углы. Залезла даже под диван. Потом зачем-то начала двигать кресла. И он удержался внутри с большим трудом, отчаянно уцепившись за матерчатое дно. Затем пришли какие-то раздраженные мужики и долго тыкали по углам длинной палкой с проводами, похожей на большие щупальца. Один из них присел на кресло, под которым притих Сурок, и, взяв со столика большую толстую сигару, проворчал: «Живут же…» Второй постучал палкой по стене, отобрал у первого сигару, положил ее на место и постучал пальцем по виску. Затем почему-то показал на свои уши и на потолок: «Думай, козел, что говоришь! Ты тут язык свой прикуси! А не то в раз загремишь!» После этого оба быстро свернули свои провода и выскочили из комнаты, забыв прикрыть за собой дверь в кабинет.
