Йорис умер в 1989 году, когда Китай переживал студенческие протесты, на которые он возлагал большие надежды. «Что там в Китае?» ― спрашивал он на смертном одре. Мыслями мы были вместе со всем миром. Он умер после кровавого подавления мятежа. Жертва обернувшейся неудачей мечты. Итальянская газета La Repubblica написала: «Последнее преступление Дэн Сяопина ― смерть Йориса Ивенса». Его смерть выбила меня из колеи. Анри тогда сказал мне: «В конце концов ты была замужем за собственным отцом». Он сказал «за собственным», то есть за моим ― не за нашим. В тот момент меня потрясли его слова. Потом я долго над ними размышляла. Твоего места Йорис не занимал, никому его не занять, не был он и моим покровителем, я заботилась о нем не меньше, чем он обо мне. Мы были два художника, два одиночки. Но я вышла замуж за твоего ровесника, наследника экзальтированного девятнадцатого века, за того, кто верил в технический прогресс и в непрерывность Истории. Я любила человека, который понравился бы тебе. Йорис тоже это понимал, но никогда об этом со мной не говорил. В свою очередь и он оставил меня в одиночестве, на руинах двадцатого века.
Его друг, фотограф Анри Картье-Брессон, развернул фотопленку, написал на ней послание и отдал мне со словами: «Делай с ней что хочешь». Читать я не стала ― поняла, что это предназначалось Йорису, и сунула пленку супругу в карман, чтобы ему было не так одиноко. От себя я положила маленький глобус, земной шар, который мы объехали вместе, о путешествиях по которому всегда мечтали. После этого я позволила закрыть крышку гроба.
Потом, совершенно не специально, я вернулась к тебе. Это произошло благодаря варшавскому кинофестивалю в 1991 году. Меня пригласили туда на презентацию нашего последнего с Йорисом фильма «Сказка ветра», мы его снимали, зная, что других не будет; в этом фильме Йорис ищет ветер и прислушивается к собственному дыханию, следуя сказке, в которой говорится, что ветер образуется, когда дышит земля. Сначала я отказывалась ехать ― не хотела снова ступать на польскую территорию. Но организаторы были очень настойчивы, и в результате я согласилась при условии, что меня свозят в Аушвиц-Биркенау.
Там я сделала для себя открытие: оказывается, мы были так близко друг к другу. Я прошла по твоей стороне, мимо бараков и других помещений Аушвица, я никогда сюда не ходила и не знала, в каком блоке держали тебя, у меня не было ни малейшей догадки на этот счет. Я попыталась найти место, где ты сунул мне луковицу и помидорину. Это точно было на дороге, но на какой именно? Найти мне ее не удалось. И я отправилась в Биркенау. Его я помнила досконально. На развалинах крематория спала утка. Местные жители, срезая путь, проезжали здесь на велосипедах. Я вытащила торчавший из земли ржавый пюпитр, который использовался лагерным оркестром, и ложку, такую драгоценную когда-то. Вокруг было пустынно. Но вскоре словно вернулось все: запах, крики, собаки, Франсуаза, Мала, черно-красное от всполохов пламени небо. Потом я отыскала свои нары и улеглась на них.
Через десять лет я сняла фильм об этих моментах[14], мне хотелось пройти сквозь зеркало, проложить путь к сердцам тех, кто здесь не бывал. Не уверена, что мне это удалось. Как передать то, о чем нам трудно говорить? Я попросила актрису Анук Эме стать мной, лечь на нары и произнести адресованную тебе фразу: «Я любила тебя так, что была счастлива оказаться вместе с тобой среди депортированных».
Мне восемьдесят шесть лет, вдвое больше, чем было тебе, когда ты умер. Теперь я старуха. Мне не страшно умереть, у меня нет паники по этому поводу. Я не верю ни в Бога, ни в жизнь после смерти. На сегодняшний день из двух тысяч пятисот вернувшихся осталось в живых сто шестьдесят, и я одна из них. Всего же в Аушвиц-Биркенау из Франции отправили 76 500 евреев. В лагерях умерло шесть с половиной миллионов. Раз в месяц я встречаюсь со своими друзьями, тоже из выживших, вместе мы даже умудряемся шутить над нашими лагерями. Вижусь я и с Симоной. Я замечала, как она воровала в кафе и ресторанах ложечки и прятала в сумку: она была министром, важной персоной во Франции, значимой личностью, но до сих пор она припасает грошовые ложечки, чтобы лагерную баланду не пришлось лакать из плошки. Если бы все знали, насколько крепко в нас засел лагерь. Он у нас в голове и останется там до нашей смерти.
Сегодня у меня так и перехватывает горло. Я нередко выхожу из себя. Никак не могу отгородиться от внешнего мира, затянувшего меня в свой водоворот, когда мне было пятнадцать. От этой уродливой мозаики доведенных до крайности сообществ и религий. И чем больше мир распаляется, чем больше впадает в мракобесие, тем больше это сказывается на нас, евреях. Теперь я знаю, что антисемитизм всегда был и будет, он пробуждается волнообразно вместе с мировыми бурями, с монстрами каждой эпохи, их словами и методами. Сионисты, к числу которых принадлежал и ты, предупреждали, что антисемитизм никогда не исчезнет ― слишком уж прочно он укоренился в обществе.
Когда один век сменился другим, наступил 2000 год, потом 2001-й, произошло нечто ужасное, немыслимое для меня, нечто такое, что трудно описать тебе, так давно покинувшему этот мир: два пилотируемых террористами самолета протаранили два высочайших небоскреба Нью-Йорка, тогда весь мир прильнул к экранам телевизоров, башни разрушились, я видела, как люди выбрасывались из окон, спасаясь от пожара, мое сердце рвалось на части, при этом мне все вдруг стало ясно, ― иллюзии, которые я еще питала, разбивались в пух и прах; уж не знаю, может, один ужас напомнил мне другой, но именно в тот день я почувствовала, как сильно дорожу тем, что я еврейка. Словно до сих пор я лишь бродила вокруг этой мысли: я еврейка, и в этом моя главная сила.
Чувствую себя обманутой наследницей твоих иллюзий, твоим отростком, плодом твоего бега. Ты мечтал об Америке, и когда я впервые оказалась в Нью-Йорке, этот город приворожил меня, мне не хотелось его покидать, и я поняла, что преодолела путь, который хотел проделать ты. Ты мечтал об Израиле, и теперь он существует, мне хорошо там, когда бы я туда ни приехала, но это не та мирная земля, которую мы жаждали видеть. С самого своего основания Израиль находится в состоянии войны. Обычно войны заканчиваются, но не эта, поскольку еврейское государство так и не приняли окружающие его арабские страны, контуры его расплывчаты, приграничные территории взрывоопасны. И чем дольше это длится, тем более неблагонадежным кажется Израиль, в том числе европейскому сообществу. У меня в голове крутится фраза из фильма «Добро пожаловать в Вену», описывающего судьбу европейских евреев, нашу судьбу, один персонаж там произносит следующее: «Они никогда не простят нам того зла, которое сами нам причинили». Я всегда ратовала за мирное сосуществование Израиля и Палестины, но то, что сейчас происходит и о чем я слышу, все больше и больше огорчает меня; не берусь судить, ведь живу я не там, но пока будет стоять вопрос об уничтожении Израиля, я ни на йоту не усомнюсь в своих взглядах. И буду идти за твоей мечтой.
Ты выбрал Францию, думая, что она объединяет народы, но это не так. Здесь снова витает напряженность, нас называют французскими евреями, а еще есть французские мусульмане, и нас поставили лицом к лицу, я же всегда противилась любому межеванию, во всяком случае, хотела оставаться там, где свобода. Словно далеким эхом из прошлого, до меня доносились угрозы, до меня доносились выкрики «смерть евреям», «убирайся вон, еврей, Франция не твоя», и мне хотелось выброситься из окна. День за днем распадаются мои идеи, я теряю свои убеждения, свои воспоминания и уже сомневаюсь в правильности политических взглядов, каких когда-то придерживалась, я вижу перед синагогами полицейских, но не хочу, чтобы меня охраняли!
Я жила, потому что этого хотел ты. Но жила так, как научилась этому там, в лагерях, то есть одним днем. Впрочем, были в моей жизни и прекрасные моменты. Идея написать тебе пошла мне на пользу. Разговаривая с тобой, я не ищу утешения. Я лишь пытаюсь притупить боль, что камнем лежит на сердце. Мне хотелось бы оставить в стороне события современного мира, этого века, и предаться собственной истории, истории Шлоима и его дорогой дочурки. Потому-то, и для моего возраста это нормально, я возвращаюсь к своему детству и к юности, которую мне не было дано прожить.
