Вахрамеев почесал бороду и говорит: «Доехали до проклятого места. Черт тут живет — Иван Федорович. Земля вся ему подвластна. Любит тишину и спокойствие. Цигарки не палить, не разговаривать. Доставайте мазницы да погуще мажьте дегтем колеса и оси».
Мне невдомек: вот, думаю, шутку придумал старик. Стою — и ни с места, а другие уже разбежались по подводам и мажут оси, спешат.
«А ты что стоишь? — спрашивает Вахрамеев. — Мажь! Кому говорю?! Скрипу Иван Федорович не любит!» И так тряхнул за рукав, что я не на шутку испугался и кинулся подмазывать.
До зари ехали — ни шороху, ни стуку, ни живого слова.
Стало сереть, развидняться. Старик Вахрамеев поднялся на свою подводу и с бочки во весь голос крикнул: «Снимай шапки, крестись! Чертову полосу пересекли!»
Перекрестились, влезли на подводы и рыском погнали лошадей. А я, глупый, все оглядывался: думал увидать, стало быть, чертову полосу…
Дед криво усмехнулся.
— Ну, увидали же? — заинтересовался агроном.
— Увидал после, а тут разглядел только тот самый пруд… В сторонке он синел, туманом малость курился.
Даша крикнула от вагончика:
— Помешивайте, а то пригорит! А из ребят кто-нибудь сбегал бы телка распутать. Да и вам, Алексей Михайлович, пора с коня снять горбу, а то он чихает, как простуженный.
— Замечание правильное, хоть и не ко времени, — сказал агроном и вместе с Мишей поднялся.
Дед помешал суп, убавил огня, а тем временем вернулись Алексей Михайлович и Миша.
— Так когда же увидели эту полосу? — снова подсаживаясь к костру, спросил агроном.
— А это уж было на обратном пути. К полосе-то мы подъезжали средь бела дня, и жара стояла сильная. Коршуны и те летали так — не бей лежачего. Опять остановились на совещание. Вахрамеев, старик-то, долго допытывался у Меркешки Рыжего, точно ли он видел в Торговой самого этого Ивана Федоровича. И не лучше ли в ближней балочке до ночи переждать. Меркешка клялся и все хлопал шапкой об землю.
«Тогда, говорит, артелем выньте из мене душу! И век бы моим сородичам света божьего не видать. Обоз наш из Торговой, а он — туда… И принцесса с ним, вся разряженная в белое, и шляпка на ей с цветочками».
«Кони какие?» — допытывался Вахрамеев.
«Да его же — серые в яблоках. Чуть не задавили».
«А как же мы не заметили?» — опять допытывается дед Вахрамеев.
«Так он другой улицей. Неужели же ты, дед Вахрамей, забыл, что за солью в бакалею посылал?.. Сам же, помнишь, две копейки приплющенные давал?»
Дед Вахрамеев, должно, вспомнил про свои приплющенные копейки, поверил Меркешке и велел трогать в путь.
Около этого самого пруда-то повстречали сторожа — чудного кудлатенького старичишку, ну в точности похожего на ежа.
Вахрамеев опять же к нему с вопросом насчет Ивана Федоровича.
«Вихрем умчало, с прахом унесло на Торговую, а объездчик по такому случаю выпимши. За старшего на северном участке — я!» — выкрикивал кудлатый старичишка и смеялся, как малый, до слез.
«Ты, — говорит ему дед Вахрамеев, — тоже нынче пьяный?»
«Рюмкой, глупая твоя голова, крестьянскую душу не упоишь! От простору, от воли степной пьян я! Купайся, говорит, пои лошадей, ходи фертом по земле!»
Старичишка разошелся, стал выплясывать. Пляшет и приговаривает: «Ходи, хата, ходи, печь…»
Поддались мы его веселью и вздумали не только напоить лошадей, а и покупаться. А в разгар купанья на тройке серых из лощины и выскочи сам хозяин!
Старик глубоко задумался, глядя на посеревшие от пепла угли костра.
— Видать, то, что случилось потом, запомнилось надолго? — вопрошающе взглянул агроном на старика, на притихших ребят.
Подошла Даша с алюминиевыми чашками. Наполнила их укипевшим супом.
— Красноречивы. Суп-то в кашу обернулся! Пока горячий, ешьте… Ребята, старым, может, охота говорить, а вы ешьте на здоровье.
Даша ушла, а ребята не потянулись за ложками. Агроном встал и, достав из кармана металлический складной метр, топтался на месте.
— Вы это правду сказали: запомнилось накрепко. Надо, чтоб и они знали и помнили про это, — указал старик на ребят. — Хозяин-то, Иван Федорович, был в сером дорогом костюме, а усики черненькие, подбритые. Косматый старичишка хотел всю вину взять на себя. Штаны расстегнул… А хозяин ему с усмешечкой: «Нашел чем удивить. Твою спину, говорит, наизусть изучил». Попробовал было за всех ответить старик Вахрамеев.
«Спроси с меня, говорит, мы ж не одинаковые!.. Я старший… Вот есть совсем парнишка», — это он про меня.
Иван Федорович, покатываясь от смеха, говорит:
«А я вас всех под один цвет, потому что все вы сволочи. Везете чужое?.. Хозяин ждет нефть. Жалко хозяина, а то бы заставил вырыть яму, слить в нее из бочек да и выкупать вас… Нет, говорит, я нынче не злой, хочу пошутить. Нацеди-ка, говорит, из каждой бочки понемногу, а я вас для первого раза только покроплю».
И кропил нефтью, сам кропил, как поп на водосвятии, травкой этак по голым макушкам. Потом травку-то отшвырнул и велел всем выстроиться.
Перед фронтом проехал. Вахрамееву сказал: «Кажется, ты печалился, что не все одинаковые? Вот и врешь! Все вы, говорит, теперь одной масти — черные, как негры!»
Засмеялся и ускакал.
Иван Никитич замолчал.
— И ведь чуднό все это! Они, ребята, не поверят… Скажут: под старость дед стал заговариваться, — задумчиво проговорил агроном, глядя на широченную полосу зяби и, может, именно туда, где проходила страшная дорога, а за ней взгорье, а уже за взгорьем прятался бывший пруд коннозаводчика.
Туда смотрели и ребята.
— Теперь-то и мне за давностью лет случай этот кажется сказкой, — заговорил Иван Никитич. — И вспомнил про него не сейчас, а в Целине. Приехали за коровами. Пришел к секретарю райкома, к Александру Пахомовичу. И он весь день и всю ночь занимался моим делом. Всех председателей колхозов на ноги поднял — и все это в телефон: «Большевик должен глядеть дальше, а ты прячешься под колхозным забором. Пойми же, что они пострадавшие от войны, что помочь им — дело государственной важности!»
Быстро поднявшись и поводя рукой, разгоряченный Иван Никитич продолжал:
— А теперь, товарищ агроном, можете полюбоваться на наших коров — мы их достали на этой же земле, только на колхозной!
Даша, заслышав громкий голос Ивана Никитича, вышла из вагончика и со ступенек спросила агронома:
— Алексей Михайлович, вы чем разгневали старика?
— Мы не ссоримся. В разговоре сличили старое с новым! — ответил агроном.
— Что же вышло?
— Вышло, Даша, что землю надо пахать глубже! Пойду проверить!
Агроном показал складной метр и, попрощавшись с Иваном Никитичем, торопливо ушел туда, где работали тракторы.
* * *
Когда солнце немного склонилось к западу, стадо было уже далеко от тракторного стана. На ребят рассказ старика произвел большое и странное впечатление.
С вершины пологого ската ребятам теперь ясно был виден пруд, вода которого в изогнутой впадине блестела синеватым, стальным блеском. Они оглядывались на пруд, на осевшие красно-кирпичные стены постройки с железной крышей, с торчащей грушевидной колонкой на ней. И пруд, и постройки лишний раз убеждали их, что старик не мог придумать этой страшной сказки… Но у сказки был ужасный конец. О нем-то и спросил Мишу Гаврик:
— Мишка, но их же, наших-то, было, может, до десятка да еще косматый старик… А чужак — один…
Чувствовалось, что Гаврику был тесен его полушубок.
— Я и сам так думаю, — глядя в землю, ответил Миша.
— Тут бы всем колхозом на эту гидру… Квелые собрались, — с огорчением в голосе заметил Гаврик.
— Гаврик, а по-моему, у них не было вожатого.
— А Вахрамеев? — неуверенно спросил Гаврик.
— Нет, негож. Хоть он и хороший старик, а вину за собой признал!
— А косматый вовсе не твердый. Скорей за штаны! — передернул плечом Гаврик.
Миша еще раз оглянулся на пруд, и он показался ему затерянной в степи саблей.
— Гаврик, Буденный тогда, должно быть, маленький был… Может, как ваша Нюська.
Гаврика такое сравнение вполне убедило, потому что с Нюськи многого не спросишь.
Оба замолчали и погнали коров побыстрей за дедом.
Как ни старательно увязывали порожнее ведро между рогами, но оно гулко бубнило, когда корова опускала морду, чтобы на ходу сорвать пучок травы. К нежному позваниванию колокольчика примешивался несуразный, пугающий телят звук, да и сама корова казалась телятам страшной, и они подходили к ней и то принюхивались, то шарахались в сторону. Создавалась толкотня, нарушалось непринужденное течение маленького стада. В хвосте стада не замедлил появиться Иван Никитич. Он быстро кусал сухие, сморщенные губы и так же быстро переводил зоркий взгляд с коровы на ребят.
— Стало быть, вы красивое не любите? — внезапно спросил он.
