— Что за общее собрание?! Кому говорю — убавить телятам рациону?!
Миша и Гаврик кинулись к стаду и, наведя там порядок, пошли дальше. Изредка оборачиваясь, они видели, что белобрысую девочку окружили ее товарищи и, сердито размахивая руками, в чем-то ее убеждали. Наверное, то, о чем говорили белобрысой девочке ее товарищи, касалось Миши и Гаврика, потому что все школьники нетерпеливо посматривали в их сторону.
И вдруг девочка вырвалась из плотного кольца товарищей, в одну минуту догнала ребят, сунула одному из них книжку, хотела что-то сказать, но только крикнула:
— Хлопцы, это ж такая книжка — арбузов и меду не треба! — и вихрем умчалась назад.
Книжка была действительно замечательной и хорошо знакомой Мише и Гаврику. На ее обложке, вслед за столяром Лукой Александровичем и его сынишкой Федюшкой, глядя им в спины, шла лохматая, с лисьей мордой собачка. Это была самая настоящая Каштанка, возвращающаяся домой после горестных скитаний, после неудачного дебюта в цирке.
— Миша, махай, махай им шапкой!
Вслед за Гавриком Миша снял шапку, и оба широко замахали. Школьники дружно ответили им. Белобрысая девочка, как флажком, махала сорванной со светлой головы шалью.
— Миша, больше ей! Ей больше! — волновался Гаврик.
И только старик Иван Никитич опять не к месту вспомнил, что телятам «надо убавить молочного рациону».
* * *
Местом обеденной стоянки оказались целинные выпасы с жестким, застаревшим пыреем, с ковыльной белизной на пригорках. В глубокой лощине синел пруд, отражающий безоблачное небо и темное сплетение веток высоких верб.
Глинистые берега пруда были исслежены дугообразными отпечатками малых и больших конских копыт. Недалеко от воды торчали глубоко врытые, очищенные от коры дубовые сучковатые сохи.
К этим сохам ребята привязали дойных коров. Дед же, отогнав телят и остальных коров в конец пруда, где на влажной низине пробивалась по-весеннему свежая зелень, сказал:
— Красно-бурую для спокойствия спутал. Вы уж тут действуйте по всем правилам, как знатные доярки, а я с вещичками пойду туда.
Захватив мешок и сумки, старик пошел к большому двору, обнесенному каменными конюшнями. Во дворе было пусто, и только с крылечка маленького флигеля под камышовой крышей наблюдали за дедом и за ребятами двое мужчин да стояла оседланная лошадь, привязанная к деревянному столбу, поддерживающему кровлю крыльца.
Гаврику первый раз предстояло подоить корову, и Миша должен был научить его новой специальности. Вчера вечером Миша доил коров вместе с тетей Зоей. От нее он узнал немного больше того, чему его научила тетя Даша — кухарка тракторной бригады. Гаврик тем временем был с дедом в доме и поэтому не знал, откуда вдруг в кармане Мишиного полушубка оказались коротенькое чистое полотенце с розовой каймой и кусочек желтого туалетного мыла.
— Получил от тети Зои?
— От нее, — ответил Миша. — Давай-ка руку.
Миша, достав карманный ножичек, стал обрезать Гаврику ногти.
— Она говорила, что так надо?
— Нет. Сам знаешь, что к корове нужен особый, чистый подход… Ты к ней с уважением — и она к тебе…
Это были слова тети Зои, но Миша выдал их за свои, чтобы Гаврик отнесся к нему, как к учителю, с большим уважением.
— А теперь пошли к пруду. Шапки и полушубки можно вот сюда, а рукава засучай повыше.
Сбросив шапки и полушубки, ребята с высоко засученными рукавами опустились на корточки и стали умываться.
Миша за делом наставлял, по-прежнему выдавая чужие слова за свои:
— Руки, руки мыль на совесть и мыло смывай начисто. Всякое мыло чем-нибудь пахнет… Корове может не понравиться.
— Чего же ей, корове?.. Пахнет хорошо.
— Это тебе, а ей, корове, знаешь что нравится?
— Будто ты, Миша, с коровой разговаривал об этом?
С манерой, усвоенной от Ивана Никитича в плотницкой, Миша проговорил:
— Гаврила, можно не разговаривать и знать, если голова думает. Вот возьми и потри руки этим, — и Миша протянул Гаврику щепотку свежего пырея.
Это была уже собственная выдумка Миши, и потому он с некоторой настороженностью ждал, что ему на это скажет Гаврик.
— Миша, настоящая доярка должна мыть руки пырейным мылом? — усмехнулся Гаврик.
— Да. Только его еще нет в продаже, — спокойно ответил Миша и подвел Гаврика к корове. Тут уж ему не пришлось ничего нового придумывать в сравнении с тем, чему сам был научен теткой Дарьей.
Вручив ведро Гаврику, Миша заговорил с коровой:
— Ты, Красная, не тревожься, это Гаврик. Он хлопец ничего… Он тебя подоит… Гаврик, начинай: чуть поддай кверху, легонько подтолкни и тут же потяни книзу.
Только приладился Гаврик доить, как корова, отнеся зад, выпучила на него глаза.
Гаврик, быстро приподнявшись, испуганно посмотрел на друга.
— Чего она?.. Может, лучше ты сам? — протягивая Мише ведро, спросил Гаврик.
Но Миша не хотел остаться неспособным учителем. Задумчиво осмотрев Гаврика, он с досадой заметил:
— Кудлатый ты. Я тоже на месте коровы так бы сделал. Повяжи голову полотенцем.
И Миша, снова представив корове Гаврика, теперь похожего на белоголовую девчонку, долго расхваливал его.
Спустя минуту Гаврик откуда-то снизу восторженно зашептал:
— Миша, пошло!
Шикнув на него, Миша уверенно проговорил:
— Так и должно быть…
Пока ребята доили коров, к пруду на заседланной лошади подъехал мальчик-подросток примерно одних лет с Мишей и Гавриком. Остановив лошадь и поправляя белую овчинную шапку, он издали окинул ребят взглядом богатого хозяина, которому принадлежали не только пруд и ферма, но и вся степь с крикливо кружившимися над ней чибисами.
— А коровы ваши случаем не бруцеллезные? — строго спросил он.
Миша и Гаврик не знали, что ответить. Миша смог только сказать, кто они, откуда и куда гонят с дедом этих коров. Гаврик же молча заканчивал дойку.
— Ветфельдшер или зоотехник коров бачилы?
— Не знаю. Секретарь райкома и еще двое провожали…
— Если секретарь райкома был, тогда ничего… А то дивлюсь — около пруда чтось не нашего колхоза.
Мальчик с неторопливой легкостью кавалериста, едва коснувшись ногой стремени, спрыгнул с седла на землю.
Просторная стеганка, широкая для его сутуловатых плеч, медлительная походка, с какой он подводил к Мише немолодую, но еще красивую лошадь, делали этого мальчика старше своих лет. Но по мере того, как он присматривался к Гаврику, доившему корову, лицо его озарялось, становясь широким и по-детски наивным.
— Как тебя звать? — спросил он Мишу.
— Михаил… Самохин.
— А я Микита… Полищук. В каком классе?
— Если школа будет готова, в шестой пойду.
— А он? — указал Никита на Гаврика.
— Это Гаврик Мамченко. Мы вместе…
— Добре.
Никита Полищук, разговаривая, нетерпеливо переступал с ноги на ногу, с жадной усмешкой косясь на Гаврика. Его тяготила невысказанная мысль, соблазнительная и стыдливая. Прищурив один глаз, он наконец спросил Мишу:
— А мне немного подоить можно?
— Можно. Я научу, как… Только ты, Никита, возьми вот мыло и хорошенько помой руки.
— Коня подержишь? Ты не пугайся его. Он от старости стал задумчивый… У его чтось свое на уме. Не мешай ему думать, — засмеялся Никита.
Пока он, по совету Миши, долго и старательно мыл руки, на крыльце флигеля появился Иван Никитич и, укоризненно покачав головой, закричал ребятам:
— Молоко-то! Молоко когда-нибудь прибудет?..
Никита Полищук вернулся от пруда разочарованным, с мокрыми руками. Он спросил Мишу, показывая на крыльцо:
— Ваш начальник?.. Затарахтел. У самого есть такой. Как начнет, так не остановится, пока пружина не раскрутится… Гаврик, ты неси, а мы с Мишкой тут постоим.
Гаврик понес молоко. Еще не доходя до двора, он услышал молодой гневный голос:
— Вы мне голову начиняете: «Колхоз посылает, война… урожай…» Вы другое скажите: Верка — жинка моя или конский хвост? Я ей человек или так себе…
Другой голос со старческой хрипловатостью спокойно, но громко отвечал:
— Верка — моя внучка, а человек ты ей или нет, спроси ее сам. Она скоро заявится!
Замедляя шаг, Гаврик было уже навострил уши, чтобы послушать интересный разговор. Иван Никитич, встретив его, взял ведро и догадливо заметил:
— Нечего уши развешивать. Мы с тобой холостые, а тута семейная неурядица.
Потом старик, кисло усмехнувшись, добавил:
— Чего-то нам, Гаврик, не везет — опять на «Старый Режим» наскочили… Только этот «Режим» из молодых. Ну, нечего прислушиваться. Иди к Михайле, да за коровами построже доглядывайте. Затем и приставлены.
Миши и Никиты у пруда не было. Гаврик направился к пригорку, где стоял уже разнузданный, стреноженный конь. Подпруги седла были ослаблены. Конь, державший голову книзу, вдруг вскинул ее, осклабившись на проходившего Гаврика.
