обретает смысл благо.
— Значит, когда нас одолевает зло, это ради большего блага, — сказал я, силясь понять его философию.
Эмрис принял мой глупый ответ, но легонько его подправил.
— Можно сказать и так, но это будет не совсем верно. Видеть зло и называть его благом — хулить Бога. Хуже того, это лишает благо всякого смысла. Бессмысленное слово отвратительно, ибо, когда ело- ва теряют значение, то, чему они соответствовали, безвозвратно уходит из мира. Это великая и сложная истина, Анейрин. Думай о ней.
Я задумался, но все равно ничего не уразумел.
— И все-таки, — сказал я, — если Пресвятой Бог благ, а дурное все равно случается, что мне говорить?
— Говори просто: "Случилось дурное". Господь не желал этого, но, будучи Богом, может обратить само зло к благой цели. Это Его и наш труд в этом мире — поднимать упавших и обращать дурное ко благу. — Он коснулся рукой лица. — Даже моя слепота в конечном счете обернулась добром.
— Потому что ты прозрел? — удивился я.
— Нет, — отвечал он, — потому что долго не прозревал.
Теперь я окончательно запутался. Эмрис, видя это, сказал:
— Ты не понимаешь, потому что не веришь мне.
— Ноя хочу понять!
— Тогда слушай: Господь благ, Его дары даются каждому во благовремении в соответствии с Его замыслом. Я претерпел слепоту, дабы лучше постичь козни тьмы и сильнее ценить свет. Когда я осознал эту истину, Богу было угодно вернуть мне зрение.
Я понимал, что все это как-то связано с Морганой, но не мог проникнуть в загадку. Эмрис говорил, как священник с амвона. Я чувствовал, что слова его истинны, однако истина эта была слишком глубока для меня. Или я сам был слишком мелким сосудом, чтобы ее вместить. Не знаю.
В тот вечер, когда мы вместе ели у костра, Мирддин Эмрис рассказывал мне о своей жизни с Обитателями холмов: как он заблудился, как его подобрали банши из фейна Сокола и едва не принесли в жертву, как он учился их искусству у Герн-и-фейн, мудрой старухи племени.
Он рассказывал про свою жизнь, и я наконец понял, что означали его слова: "Сколько всего уходит безвозвратно". Я видел, как отличается нынешний мир от того, который описывал Эмрис, и как быстро он продолжает меняться.
Смотри! Летнее Царство в расцвете и старый мир должен освобождать место!
Аминь!
Несколько дней спустя мы оставили святилище и вернулись в Каер Лиал. Теперь с возвращением Пендрагона двор оживился. Властители Британии нескончаемой чередой шли через его покои.
Духовенство являлось с просьбами. Верховный король строил церкви, учреждал обители, раздавал земли монастырям. Королева Гвенвифар ревностно делила его труды. Из своих собственных средств она сеяла зерна благочестия и всячески содействовала добрым делам. Она была истово добродетельна, неукротимо набожна и бесстрашна в любви. Воительница, ни в чем не уступающая Артуру, она беспощадно сражалась против зла и невежества.
Я все видел, все слышал и все запоминал — пряча в памяти, как сокровище. И не зря! Я сдружился с Бедивером и подолгу с ним разговаривал. У него была душа барда и память друида. Часто мы начинали беседу вечером, а закончив, поднимали глаза и видели, что в зал заглядывает алый рассвет.
С Каем мы тоже сблизились, и он помогал мне как мог. Впрочем, его нерассуждающая преданность порой мешала выведать у него, как именно протекала та или иная битва. "Артур — это Артур, верно? Медведь! Никто с ним не сравнится — так кто против него устоит? Одного этого довольно, чтоб выиграть войну!"
За этот год в святилище Круглого стола прошли еще два Совета: один на осеннее равноденствие, другой на зимнее солнцестояние, перед самым Рождеством. На первом я не был, на втором уже привычно заботился о лошадях.
Три промозглых дня я просидел у потрескивающего костерка на холме под ротондой. Со стороны моря налетал ветер со снегом. К тому времени как участники совета вышли из ротонды, я чуть не окоченел. Они вышли в зимнее ненастье с песней на устах, голоса их звенели от радости. Я понял: случилось что-то необычайное, и тут же постарался выяснить, что.
— Из-за чего это пение, Мудрый Эмрис? — спросил я, выбегая им навстречу.
Король Артур услышал мой вопрос и ответил.
— Сегодня радостный день! — вскричал он. — Предстоит завершить великий труд! Величайший на Острове Могущественного с тех пор, как Бран Благословенный воздвиг свой золотой трон.
Артур имел в виду Седалище Закона — золотое кресло Брана, с которого тот судил свой народ. Решения Брана, непререкаемые в своей справедливости, стали законом на тысячу лет. В старые времена Правда Брана была единственным уложением для этой страны.
— Что должно произойти, Пендрагон? — спросил я.
— Круглый стол примет в себя самое святое, что есть на земле. — Он улыбнулся и похлопал меня по плечу, чуть не свалив с ног. Они с Эмрисом пошли к огню, оставив меня в полнейшем недоумении.
На выручку мне пришел Бедивер.
— О чем они говорили? — спросил я — Что самое святое на земле?
— Неужто ты никогда не слышал о Граале? — промолвил он на ходу. Я пристроился рядом с ним. — Чаша Тайной вечери, которую Господь благословил, сказав: "Сия есть Кровь Моя, за вас проливаемая. Пейте из нее в Мое воспоминание".
— Конечно, я знаю про эту чашу, — отвечал я, — но какое отношение имеет она к нам?
— Эта чаша здесь, в Британии. Эмрис ее видел и, говорят, Авал- лах, да и другие тоже.
— Где же она?
Бедивер рассмеялся.
— Это нам и предстоит выяснить.
— Как?
— Вот именно, как! — Он посмеялся над моим ненасытным любопытством и объяснил: — Не силой оружия, будь уверен. Не хитростью или коварством. Но, — задумчиво продолжал он, — быть может, постоянством в вере и силой праведности, истинным стремлением чистого сердца — этим всем можно ее достичь.
— Нужно быть ангелом, — заметил я.
Бедивер посмотрел на меня ясными черными глазами и кивнул, еле заметная улыбка тронула его губы.
— Сейчас люди призваны быть в этом мире ангелами, Анейрин, и делать работу ангелов.
Что он хотел этим сказать, я понял только сейчас — слишком поздно. Тогда это было так близко, что я не видел. Да простит меня Господь, я был мал и очень многого в мире не
