разумел.
Рождество в Каер Лиале... так я представляю себе рай. У отца этот день чтили превыше других, но никогда не праздновали так, как при дворе Артура. Епископы и архиепископы, священники и монахи, короли, лорды и их свита потоками текли в град Артура.
Я трудился с раннего утра до поздней ночи то конюхом, то стольником, то кравчим. На конюшне, на кухне, в доме — везде, где нужна была пара рук. Я работал без устали и валился на лежанку, не чуя под собой ног. Однако то было самое счастливое время в моей жизни.
Дворец Артура, всегда звенящий весельем, наполнился ликующей радостью, упоением, сладким, как мед, духом гармонии и согласия. О, это был крепкий напиток, он пьянил и кружил голову. Я и сейчас слышу смех, отдающийся во всех закоулках. Дружески сдвинутые чаши, веселое пение.
Обедню служил благочестивый Самсон из Дола со своим учеником Колумбой. Высокий, худощавый, он читал Священное Писание, и его раскатистый голос гудел, как колокол. Он читал Слово Божье и возносил свой изумительный голос в молитве. И если рядом случались бесы, они наверняка рассеивались, а наши души уносились к небесным вершинам святости.
После обедни был пир, песни и раздача даров. Сам я получил кинжал с золотой рукоятью от Верховного короля и прекрасный синий самоцвет от Бедивера. Кай налил мне чашу душистого вина и велел осушить за его здоровье.
В разгар этого счастливого времени явились те, кто должен был присягнуть на верность Артуру: властители или их сыновья, желавшие стать кимброгами. Были среди них и несколько знатных пиктов, которые хотели мира и согласия с Артуром. Одного из этих юношей звали Медраут.
Просители входили в зал Совета, где их усаживали и выслушивали. Один за другим излагали они свою нужду и, ради святого дня, ни в чем не получали отказа.
И тут явился Медраут.
Он дерзко приблизился к престолу Верховного короля и тут же преклонил колени. Смиренно потупив глаза, он изложил свое прошение:
— Дивный Пендрагон, прошу воспитать меня в твоем благородном доме.
Говорил он хорошо, почти без следа пиктского выговора.
Многие из собравшихся ахнули. Они подумали, что юноша по недомыслию воспользовался для своей просьбы святым днем. Однако Медраут был хитер: он знал, что в такой день ему не откажут. А пообещав что-либо перед всей знатью, Артур не отречется от своих слов.
В этом Медраут был прав, но любви он себе не снискал. Никому не понравилось, что он злоупотребил королевской щедростью. Многие осуждали его с этого дня.
— Принять на воспитание — немалая честь, — осторожно промолвил Артур, — ее окажут не всякому. Как твое имя?
— Я — Медраут ап Уриен, мой отец — властитель Монота.
Где это, я не знал, хоть и прожил всю жизнь на севере.
— Подойди ко мне после праздника, Медраут. А еще лучше, приведи своего отца, чтобы нам обсудить это вместе.
Юноша так легко не сдался.
— Ради твоего торжества, Высокочтимый, молю, не отказывай мне в моей просьбе.
Эмрис поднял глаза и посмотрел, что происходит.
— Ловко. Не садись играть с ним шахматы, — добродушно заметил он и добавил: — и не доверяй ему свой кинжал.
Он легонько тронул мой кинжал и пошел прочь.
Я внимательнее пригляделся к юнцу. Кожа бледная, как если б он никогда не выходил на солнце, волосы — черные и струящиеся, свисают на карие глаза и вьются по плечам, как женские. Сам худой, гибкий, когда идет, наступает на носки, не на пятки. Черты по-девичьи нежные, скорее приятные. Наверное, подумал я, он должен нравиться молодым дамам.
Верховный король Артур еще раз взглянул на юношу и, не заподозрив ничего дурного, исполнил его желание.
— Я не отказываю тебе. За то, что ты присягнул мне на верность, я буду воспитывать тебя в своем доме, покуда не сочту, что ты готов занять свое место в мире.
Услышав это, Медраут упал ниц.
— Государь и Пендрагон, — сказал он, — приношу тебе мою присягу, верность и честь. Покуда жив, я буду твоим слугой.
Артур выслушал эти слова и велел Медрауту идти веселиться со всеми.
— Тебе найдут ложе и место в доме. А пока довольно об этом, иди и пируй с нами, радуйся святому празднику.
Затем он встал и объявил, что Совет окончен. Все отправились в зал продолжать пиршество. Мне поручили отыскать Медрауту место для сна — задача не из простых, ибо все покои были уже заняты.
Под конец, немало набегавшись, я договорился, чтоб его положили в конюшне с конюхами. Когда я это ему сказал, Медраут возмутился.
— Ты считаешь меня ниже себя, раб! — с жаром вскричал он.
— Я не говорю, что о тебе думаю, — отвечал я, ощетиниваясь. Признаюсь, я знал его самую малость, но и этого было довольно, чтобы посчитать его дерзким и корыстным, ведь он поймал Артура на слове и злоупотребил королевской щедростью. — Я здесь на воспитании, как и ты.
— Я знатного рода!
— Это ты так говоришь.
И впрямь, его слова некому было подтвердить.
— Думай, что говоришь, смерд! Теперь Артур — мой покровитель, я прикажу, и тебя выгонят.
Напрасно он бахвалился, я его не боялся.
— Ты всего лишь воспитанник Пендрагона, — холодно поправил я.
— И ты, зная это, хочешь меня унизить, так?
— Я всего лишь исполняю приказ моего повелителя.
— Тебе велели меня унижать, — он фыркнул.
— Мне велели отыскать тебе место для сна, — отвечал я. — Если тебе это унизительно, возможно, ты решил почтить своим присутствием не тот дом.
Так безгранично было его самомнение, что он не услышал насмешки.
— Я хочу твою постель, — хитро сказал он.
— Но моя постель...
— Вот! — Он визгливо хохотнул. — Я лягу в твою постель, а ты будешь спать в конюшне.
Глаза его торжествующе блеснули.
— Если ты так хочешь... — начал я.
— Да.
— Что ж, пусть так и будет. — Я ушел, оставил юного тирана восхищаться собственной хитростью.
Тирана, да. От его наглости у меня занялся дух. Это ж надо — так быстро втереться к Артуру. А уж тщеславия — хоть отбавляй.
Я не видел его до конца пиршества, когда он подошел ко мне и потребовал вести его в мой покой — он воображал, что у меня есть отдельная спальня. С ним были
