«Мне это необходимо, — убеждал он себя. — Лайя не против. Кому я изменяю? Любимой...»
Он торопливо разделся до нижнего белья, стесняясь грубого шрама, тянувшегося по всей длине левого бедра.
Лайя уже лежала на постели. Тело ее трепетало от желания. Но она желала не Кингдона, а просто мужчину. Он опустился на нее сверху, и в ту секунду ему показалось, что на него глазеют кинозвезды с фотографий, куклы, даже платья Лайи. Зрители...
Зажмурившись, он вошел в нее. Она жадно вглядывалась в полумрак серыми глазами, ее тело изогнулось дугой, словно в танцевальной пантомиме.
4
Туман висел над Голливудом трое суток. Все это время Римини, в ужасе от дополнительных расходов из-за плохой погоды, носился по покрытым жнивьем холмам и орал в мегафон, призывая солнце выглянуть из-за серой пелены.
В конце недели оно наконец появилось. Поправилась и Тесса, Она стеснялась своих регулярных недомоганий, поэтому при первой встрече с Кингдоном покраснела. Поблагодарила его за звонок, за визит и за стихи.
Она снова ежедневно приезжала на съемки, оставляла машину под виргинским дубом и в любую минуту была готова по требованию Римини кое-что изменить в сценарии, но в основном была зрительницей. Кингдон избегал оставаться с ней наедине. Каждый вечер он приходил к Лайе и играл свою лживую роль перед киноаппаратом без пленки.
Как-то Лайя протянула ему номер «Моушн пикчерз уорлд». Там была статья о нем. Все чаще и чаще в светской хронике упоминалось его имя, газета писала о капитане Кингдоне Вэнсе из эскадрильи «Лафайет», раненном в бою... Часто рядом с его именем появлялось и имя Лайи. Кингдон как-то поинтересовался: уж не она ли это все устраивает? И получил утвердительный ответ.
— Один мой приятель аккредитован на «Ласки-студио».
— Остается позавидовать тому, что у тебя есть такие важные приятели, — сказал он. — Только передай ему, чтобы он больше не трогал «Лафайет». Я не хочу.
— Но ведь «Лафайет» и вправду героическая эскадрилья?
— Именно поэтому я не желаю, чтобы ее марали. «Летчик» — это ложь от начала и до конца.
— Милый, какой же ты дурачок! А из чего же, по-твоему, делают звезд?
— Из проституток, — с горечью сказал он.
Она отвернулась от него. Он лежали в ее постели. На ней не было ничего, а на нем только трусы. Увидев однажды его рану во всей красе, она больше старалась не смотреть на нее. Голливуд был ее Аваллоном[33], «островом блаженных». В Голливуде все совершенно, а шрамы легко смываются водой. Настоящий рубец вызывал у нее дурноту.
Приподнявшись на локте, она серьезно заглянула ему в глаза.
— Сейчас самое подходящее время. В такое время ты можешь достичь величия, — без всякой зависти сказала она.
— Лайя, — вздохнул он. — У меня совсем другое на уме.
— У кинозвезды сбываются все желания. Деньги, аэропланы, женщины. Можно добиться всего.
— И луну с неба достать?
— Я серьезно. Ты в душе человек очень сложный. Поэтому у тебя все получается. И именно поэтому ты не знаешь, чего хочешь. Впрочем, может, и знаешь, но даже не пытаешься взять. Каждый шаг в этой жизни ты делаешь, переступая через себя.
Той ночью он принял решение. Лайя права. Его злейший враг — он сам. Внешние и внутренние раны саднили невыносимо. Впервые в жизни он решил положить конец своему самоедству и поступить просто и без околичностей. Вознамерился взять то, чего ему больше всего хотелось. Той ночью он не заснул, думая о Тессе.
В конце сентября в студии отсняли последнюю сцену фильма. Кингдон послал за бочонком пива. Оператор Макс раздобыл бутылку виски. Все веселились, слышались шутки и тосты. Появились жены и подружки. Потом, взявшись за руки, все запели.
Было уже темно, когда Кингдон проводил Тессу к машине. Стояла безлунная ночь, сильно пахло цветущими апельсиновыми деревьями, росшими неподалеку. Их обнимала бархатная темнота, шум шагов гулко отдавался от сухой земли. С Тихого океана тянуло холодной сыростью.
— С «Летчиком» покончено, — произнес он.
Она вздохнула.
— Тебе жаль, что съемки позади? — спросил он.
— Да.
Они подошли к «мерсеру». Он взял ее за руку.
— Мне тоже. Помнишь, как мы познакомились на веранде отеля «Голливуд»? Я тогда был похож на ходячего мертвеца. Пребывал в каком-то оцепенении. Словно тело умерло, а мозг продолжал работать. Во мне не было ни чувств, ни мыслей. Стоило услышать шум аэроплана — и душа уходила в пятки. А теперь я сам выполняю трюки! Тесса, тебе известно, почему мне так жаль, что съемки закончились?
— Да.
Он положил руки ей на плечи. Видел ее лицо, но не мог различить его выражение. Ощущал тепло ее дыхания, аромат духов... сильный, таинственный...
— Потому что теперь мне нужно тебе кое-что сказать.
— Не говори ничего.
— А как же тогда ты узнаешь, о чем я думаю? — спросил он.
— Я люблю тебя.
— Ты мне уже говорила это.
— Когда?
— Ты все время думаешь об этом, — сказал он. — Когда стояла у окна и прижимала мою книгу к сердцу.
— Я... Кингдон... — Она сняла его руку со своего плеча и на мгновение легонько прижала к своей груди. Тесса сделала это как-то боязливо, робко, но это взволновало Кингдона гораздо сильнее, чем умелые ласки опытной Лайи.
Кингдон наклонился и приник к ее груди, скрытой под шелком платья. Она прижала его голову к себе, шепча его имя. Он провел руками по ее стройному телу, ощущая, что она вся дрожит от его прикосновений. У Кингдона появилось чувство неизбежности происходящего, ему почудилось, что это уже когда-то было.
— Кому принадлежит мое сердце, тому принадлежу и я, — прошептал он, прижав лицо к ее груди. — Я твой.
Подняв голову, он осыпал поцелуями ее лицо. Ее ресницы трепетали под его губами. Потом Кингдон обнял ее, крепко прижал к себе и поцеловал в губы. Ему почудилось, что этот поцелуй унес их за пределы пространства и времени, в небытие. В те мгновения ему не нужно было думать о последствиях. Ее губы разомкнулись под напором его губ, и язык Кингдона коснулся кончика языка Тессы. Чуть отстранившись, Кингдон шепнул:
— В воскресенье.
— Что?
— Я обещал сказать тебе, когда буду готов познакомиться с ними. — Он коснулся губами нежной мочки ее уха. — В воскресенье. Я приду к обеду. Самое удобное время для визита поклонника с честными намерениями.
— Мы будем на вилле, — тихо сказала она.
— Где это?
— В конце бульвара Сансет, почти на берегу. Туда ведет объездная дорога, где растет большой платан, а на нем вырезана наша фамилия.
— Ван Влит?
— Да.
— Значит, платан на дороге? Запомню. — Он снова поцеловал ее. — Но ты не настаиваешь на своем приглашении. Почему?
