— Где это?
— В конце бульвара Сансет, почти на берегу. Туда ведет объездная дорога, где растет большой платан, а на нем вырезана наша фамилия.
— Ван Влит?
— Да.
— Значит, платан на дороге? Запомню. — Он снова поцеловал ее. — Но ты не настаиваешь на своем приглашении. Почему?
— Мой отец недолюбливает тебя.
— У него преимущество — он меня по крайней мере помнит. Я этим не могу похвастаться, но почему-то уверен, что и он мне не понравится.
— Кингдон...
— О, не беспокойся! Помня об уроках Дугласа Фэрбенкса, я смогу сыграть свою роль, любимая. Я покорю его.
Она потянулась губами к его губам. Поцеловав ее, он легонько провел руками по ее груди. Дрожь пробежала по его телу.
Но отрываясь от него, она прошептала:
— В машину?
Поначалу он даже не понял, но когда смысл ее приглашения дошел до него, Кингдон испытал еще более сильное чувство, чем то, что нахлынуло на него на крыльце Гринвуда. Он крепче прижал Тессу к себе.
Вдруг рядом послышались голоса. Из сарая Римини вышли люди. Они спустились с небес на землю.
— Нет, — шепнул он. — Лучше подождать, пока... Хоть я не хочу ждать ни минуты... Господи, неужели ты сама просишь меня об этом?
— Милый...
— Любимая, любимая! Заднее сиденье «мерсера». Вокруг целая орава киношников... Нет, я отнюдь не так представляю себе ту минуту, когда ты испытаешь неземное блаженство.
Он сгорал от желания, но тем не менее отстранился от нее.
5
От Голливуда до виллы Ван Влитов был час езды. Вилла стояла в каньоне, милях в двух от побережья. Из холла в спальни вел длинный переход, увитый виноградными лозами. У каждой спальни был свой вход, затянутый москитной сеткой. Все двери выходили на поле для игры в поло. Этот вид спорта не так захватывал Бада, как родео, в которых ему доводилось участвовать в молодости. Но банкиры и другие его деловые партнеры получали удовольствие от поло, и порой он даже позволял им обыгрывать себя. Эта маленькая жертва окупалась потом банковскими кредитами. Как правило, на субботу и воскресенье сюда приезжали Чо Ди Франко и его сыновья-двойняшки Тим и Джонатан, работавшие в юридическом отделе «Паловерде ойл», и все они принимали участие в игре. Но в ближайший уик-энд Бад и Амелия решили съездить в Вашингтон, поэтому никого не приглашали в гости. Впрочем, вздумай в их отсутствие кто-нибудь заглянуть на виллу, он спокойно мог бы здесь остаться, отведать жаркого.
Независимо от того, гостил ли у них кто-нибудь, каждое утро на заре Бад и Тесса седлали лошадей и совершали перед завтраком прогулку верхом. Одевались они при этом во все старое. В то утро на Баде были полинявшие джинсы и протертая на рукавах шерстяная рубашка. Тесса надела черную юбку с большим разрезом — специально для верховых прогулок — и белый свитер, который носила с шестнадцати лет. Они ехали по дну каньона. Грунтовые воды здесь почти выходили на поверхность и омывали корни дуба и сумаха. Птицы все еще распевали свои песни, приветствуя зарю.
Тесса с отсутствующим видом похлопывала лошадь по крепкой холке и задумчиво улыбалась. Она была погружена в свои мысли. Кингдон пробудил в ней чувства, о существовании которых она и не подозревала. В поцелуях Пола Шотта не было страсти, ибо молодой человек всегда помнил, что Бад его босс. Другие поклонники Тессы — а их, кроме Пола, было немного — робели не меньше ее самой и боялись даже прикоснуться к ней. Мать никогда не заговаривала с ней о чувственной стороне любви. А домашнее воспитание и природная сдержанность только усугубляли положение. О сексе она знала едва ли не намного больше, чем пятнадцатилетняя Амелия в те времена, когда начала встречаться с Бадом Ван Влитом на полуразрушенном древнем ранчо. Но после ласк Кингдона тело Тессы будто ожило, наполнилось ожиданием, едва ли не впервые она почувствовала в себе сокровенное нутро женщины.
— Что-то ты сегодня молчалива, — сказал Бад.
Тесса крепче ухватилась за поводья.
— Завтра приедет Кингдон, — вырвалось у нее.
Судорога пробежала по всему телу Бада. Его жеребец перешел на рысь. На самом дне усыпанного палой листвой оврага Бад остановился, поджидая Тессу.
— Мать сказала, что он заезжал в Гринвуд, когда ты болела.
— Значит, можно? — с надеждой в голосе спросила Тесса.
— Что можно?
— Можно, он позавтракает с нами? Ты же запретил ему показываться...
Бад пожал плечами.
— Мне-то все равно. Я еду в Вашингтон. У меня дела.
Надежда Тессы угасла. На ее лице отразилось отчаяние, но вместе с тем она упрямо сжала губы. Эти упрямо сжатые губы, по наблюдению Амелии, были общим свойством всех Ван Влитов.
— Для меня это очень важно, — тихо проговорила девушка.
— Я же показывал тебе газеты. Ты видела.
Переезжая через ручеек на дне оврага, они молчали. В тени поникшего виргинского дуба рос папоротник.
Бад вздохнул.
— Тесса, ты же знаешь, я буду рад любому другому человеку. Любому другому.
— Неужели твоя ненависть так сильна? — спросила она. Не в силах поднять глаза на отца, она проследила взглядом за потревоженной птичкой, вспорхнувшей с папоротника.
Лицо Бада было так же несчастно, как и ее лицо. И тут он вспомнил: Амелия предупреждала, что отказ только подтолкнет Тессу к двоюродному брату.
— Знаешь, — произнес он с напускным весельем, — если уж гора наконец-то решила прийти к Магомету на завтрак, думаю, Магомету придется потерпеть ее у себя пару часов.
Тесса никогда в жизни не ссорилась с отцом. Она не знала, что он никогда не проигрывает, поэтому одарила его счастливой улыбкой.
— Если хочешь знать, — сказал он, — мне даже любопытно поглядеть на своего племянничка.
— Спасибо, — прошептала Тесса.
— De nada, — ответил он.
Будь рядом Амелия, она поняла бы, что он задумал. И при других обстоятельствах остановила бы его. Но сейчас...
Они вернулись на виллу и вместе плотно позавтракали. Амелия не присоединилась к ним. Она всегда поднималась поздно и завтракала в постели. Покончив со второй чашкой кофе, Бад неожиданно объявил:
— Что-то я засиделся. Пора ехать в город. Забыл в офисе бумаги об аренде.
— Я поеду с тобой, папа.
— Нет. Не стоит. Перед встречей в Вашингтоне с ребятами из правительства я должен поговорить кое с кем, и неизвестно еще, сколько продлится наша беседа. Впрочем, за предложение спасибо. — Он улыбнулся и чмокнул ее в щеку.
6
Бад остановил свой «штутц» у начала тропинки, ведущей в невзрачный домишко. Щеки его горели. Он сам себя ненавидел за то, что собирался сделать. Жалел, что почти ничего не знает о Кингдоне.
