— Батрак, — ответил Алеша. — Да он замечательный человек.
— Чего лучше. Такого свободно можно считать за один станковый пулемет.
— И без водяного охлаждения.
— Это твой денщик?
— Это мой друг, — ответил Алеша.
6
Степан сидел на крыльце и курил махорку. Алеша вышел, присел на ступеньке.
— Правильно это говорил или неправильно?
— Правильно.
— А почему правильно? Петрограда ждать, что ли? Со своими буржуями сами справимся.
— Буржуи у нас в одиночку. Организации у них нет, войска нет, юнкеров нет.
— Это выходит черт те что. Не по-моему выходит.
Степан сердито отвернулся к воротам.
— А чего тебе нужно?
Степан наморщил лоб:
— Чего мне нужно… Вот придет старик, ему пожалуюсь. Черт те что выходит… и может… того… юрунда может выйти.
— Юрунда, юрунда, — передразнил его Алеша. — С такими, как ты, и может выйти юрунда. Тебе это хочется, как при Степане Разине…
— Это про которого в песне поется: «Только ночь с ней провозжался, а наутро бабой стал»? Так он нет… он эту бабу отставил…
— Да не в бабе дело.
— Да и не в бабе, — обозлился Степан. — Кому баба может помешать, если понастоящему. Если баба хорошая, она ни за что в помехе не будет. Главное, корень вырвать. А твой этот Сергей заладил одно: организация, организация. Вот придет старик, вот ты увидишь…
— Ну, и увижу, — добродушно согласился Алеша.
7
До прихода Семена Максимовича Степан бродил по двору, заглядывал в кухню и принимался что-либо делать. И молчал. Только вечером, закладывая дрова в дверцы узенькой топки, не глядя ни на кого, спросил:
— Капитан артиллерии, ты слыхал что-нибудь про Степана Разина?
Капитан мирно сидел на низенькой скамеечке в убранной кухне, высоко взгромоздив худые блестящие колени. Папироса почти целиком скрывалась в его усах. Василиса Петровна, сурово сжав губы, тонкими кружочками нарезывала лук и укладывала его вокруг приготовленной к ужину селедки.
— Слыхал, — ответил капитан.
— Он, чего это, разбойник был, что ли?
— Атаман. Только не разбойник, нет.
— А как же? Революционер, выходит?
— Революционер? Да нет, какой там он революционер. Тогда революционеров еще не было. Атаман просто.
— Он за бедных воевал, — тихо, серьезно сказала Василиса Петровна. — За бедных воевал… и был очень хороший человек.
— Так что ж ты? — Степан сердито обернулся, сидя на корточках. — А еще образованный человек. Значит, революционер.
— Он хороший был человек, — продолжала Василиса Петровна, — только…
— С девчонкой? Знаю…
— Да нет, — сказала Василиса Петровна, — у него… не знаю… выпивал он сильно. Если бы не выпивал, он всех победил бы… этих… тогда назывались бояре…
— Да знаю, бояре — буржуи, теперь говорят. Выпивать — это другое дело; бывает, человек запоем или еще как…
Помолчали. Степан взял в руки новое полено, но задержался с работой:
— Алешка, наверное, знает. А ты, капитан…
— Да что тут знать. И я знаю. Могу тоже рассказать.
— Ну!
— Как хочешь, — капитан недовольно передернул плечами.
— Рассказывай, рассказывай, не обижайся.
Степан вытянул ноги на полу. Василиса Петровна смела со стола, неодобрительно глянула на капитана, крепче сжала губы.
— Я, может, что и забыл, но только забыть много не мог, потому что в свое время интерес имел и читал много по холостому положению. Стенька Разин…
— Это выходит, и я — Стенька…
— Да вроде тебя, только, надо полагать, поумнее и покрасивее тебя и морда не такая жирная.
— Я не жирный, а вода такая.
— Ну, а у Разина такой воды не было. Богатырь был, красивый. Казак донской.
— А почему в песне про Волгу поется?
— Родом с Дону, а гулял по Волге. Только это давно было. Лет… лет… двести, а может, и больше. Пошел с казаками гулять, купцов грабить. И своих, и чужих, персидских. Гуляли хорошо, кафтаны надели бархатные, паруса и онучи завели шелковые.
— Во! — Степан округлил глаза и посмотрел на Василису Петровну с гордостью. Василиса Петровна чуть-чуть нахмурила брови.
— Конечно… и водки попили довольно, — продолжал капитан.
— Добра не жди от водки… А потом?
— А потом… разгулялся и на бояр пошел. И крестьяне к нему пошли, кто победнее…
— А куда же им идти?
— Городов много, дворян, попов, воевод побил, потопил, повешал…
Степан подскочил с полу:
— Видишь, мамаша, водку пил, а дело понимал. А то много есть таких, разумных. Трезвый, трезвый, а как до дела — выходит — нестуляка.
— А ты дальше слушай, не забегай вперед, — строго остановила его Василиса Петровна.
— Да я и не забегаю, а к слову. Рассказывай дальше.
— Тут и конец. Военного образования у него не было. Организация хромала.
— Какие вы — вам сейчас же организацию!
— Разбрелись у него по всей земле воевод вешать, а под Самарой… царское войско его и разбило.
— Сам царь такой, что ли, был сильный?
— Нет… царь был тогда так себе… Алексей Михайлович, а у него боярин был, Барятинский.
— Генерал, что ли?
— Ну, пускай — генерал.
— Вроде Корнилова?
— Да нет… боярин, с бородой! Давно это было.
— Да один черт — с бородой или без бороды. И разбили, говоришь?
— Разбили. И пушки потерял.
— Эк… смотри ты, какая беда. Поймали?
— Поймать не поймали, а свои выдали.
— Батраки?
— Да не батраки… Казаки выдали. Были… которые, побогаче…
— Ах ты, сволочи, прости господи. Ну, скажи, Василиса Петровна, отчего это такое? Как побогаче человек, так и паскуда. Вот смотри на него, на капитана: пока бедный — на человека похож, а дай ты ему деньги — каюк!
Капитан выслушал это невозмутимо, но Василиса Петровна подозрительно повела глазом на Степана:
— А ты?
— Чего я?
— А тебе дать деньги?
— Я? Да что ты, Василиса Петровна! Да ну их совсем!
— Знаю вас, мужиков, — негромко, но серьезно произнесла Василиса Петровна. — Как завелась у него вторая пара сапог, уже от него добра не жди. Видела!
— Мамаша, не обижай зазря! — взмолился Степан. — Смотря какой мужик. Это если у него лошадей столько, да коров сколько, да плуги, да сеялки, да риги. А мне хоть десять пар сапог, а как был батрак, так и остался. Видишь, вот у Степана Разина бархатные кафтаны носили и онучи шелковые, а что с того. У нас так и говорят в Саратовской губернии: не того кулаком, у кого сапог с каблуком, а того дубиной, у кого двор со скотиной. Казнили, небось, Разина?
— Казнили.
— Повесили?
— Четвертовали.
— Это как же?
— Руки отрубили, ноги, а потом голову…
Степан швырнул полено, которое держал в руках.
— Видишь, мамаша, какие дела делаются? Четвертовали! Да одного разве? Там и мужикам попало. Попало? — свирепо обратился он к капитану.
— Сильно попало.
— Казнили?
— Много казнили.
— А тебе, видишь, все равно. Ты себе спокойно сидишь… Тебя не берет зло? Не берет? Сразу и видно, что ты — капитан.
Степан размахивал руками, говорил зло, показывая зубы, даже лицо его уже не казалось таким добродушно-круглым, как раньше. Он топтался перед капитаном на босых ногах, и завязки штанов извивались у его пяток, как черненькие злые змейки. Капитан только задымил больше, прищурил глаза от едкого дыма.
— Молчишь?
— Давно это было… двести, а может, и больше…
— А тебе все равно наплевать, потому — твоих там не было.
Капитан оглянулся, бросая окурок в ведро. Стриженная его голова склонилась:
— Моя фамилия не дворянская. Мои деды, может, и у Разина были, а может, и в запорожцах — не знаю. Наверное, и их на колы сажали.
— Во, мамаша, — Степан с торжеством повернулся. — Видишь, как с нашим братом обращались. А теперь погляди. Как они Разина поймали — сейчас же четвертовать, а как Корнилов в руки попался — ничего, сиди спокойно, а в нашем городе по улицам ходят, а мы смотрим. Справедливо ли это? Нет, капитан: ты помолчи, а вот пускай Василиса Петровна, понимающий человек, скажет: справедливо?
Капитан отмахнулся рукой. Василиса Петровна опустилась на табуретку, смотрела на Степана с серьезным напряжением, как будто действительно решала важную задачу:
— Ты, Степан, не кричи. Справедливость у бога, а толку все равно не было. Что народу с твоей справедливости? Надо так сделать, чтобы людям лучше жилось. Вот тебе и вся справедливость.
Степан разочарованно полез пятерней в затылок:
— Эх, Василиса Петровна, старушка моя милая, нехорошо говоришь. Добрая твоя душа, а тут добром не пособишь.
Он опять возмутился и тут же пятерню, темно-красную с припухшими, твердыми подушечками на пальцах, протянул к хозяйке.
