двора – эта сладкая фиолетовая перспектива, казалось, полностью подтверждала первоначально дарованное ей старое буньяновское название – но показывала богатую воздушную листву нависающего леса. Тем не менее, если подойти ещё ближе, то через длинные и частые просветы среди массы листьев уже будут видны ужасные проблески тёмных влажных скал и таинственные входы в волчьи пещеры. Весьма пораженный этим неожиданным зрелищем путешественник ускоряет свои импульсивные шаги, чтобы, подойдя вплотную, увидеть изменение этой хамелеоновой высоты. Теперь он может идти быстрее по более низкому полю, которое с поместного двора всем кажется засеянной травой плоскостью, внезапно сливающейся с очень долгим и утомительным пологим подъёмом, медленно возрастающим к началу крутого основания горы так, что цветущие травы слегка раскачиваются напротив него, как зелёные волны на некой большой возвышенности или длинная покатая волна напротив ватерлинии невероятно огромного военно-морского корабля. И подобно тому, как среди катящихся волнообразных песков Египта беспорядочные ряды разбитых сфинксов приводят к самой пирамиде Хеопса, так и этот длинный пологий подъём плотно усыпан огромными, гротескной формы, скальными массами с такой примечательной внешностью, которая, кажется, выражает дремлющее сознание, наблюдаемое у некоторых лежащих зверей – зверей, которые будто бы, к сожалению, лишились дара речи на некий неясный и необъяснимый срок. Тем не менее, со всех сторон этих всё ещё очарованных скал, неприступных из-за их всяческих зубчатых венцов, и среди их хитрых щелей, мизантропически измеряющие холм козы жуют свою самую сладкую еду; скал, самих по себе бесплодных, собирающих питательную влагу, которая поит всю зелень, что растет возле их огненных граней.
Оставив эти лежащие скалы, вы продолжаете подниматься к нависающему лесу и проникаете в его самый нижний край, когда внезапно останавливаетесь, ошарашенный, как идущий солдат, только что напуганный видом неприступного редута там, где он рассчитывал найти реальный приют для своих храбрых мускулов. К этому моменту ловко замаскированным, зелёным гобеленом из переплетающихся листьев вам противостоит массивный потрясающий высокий палисад мшистого тёмного цвета, и с его нависающих бровей медленными грозовыми ливнями, состоящими из водяных капель, холодных, как последние смертельные росы, падает на вас сочащаяся неиспарившаяся влага. Теперь вы стоите и дрожите в этих сумерках, хотя стоит высокий полдень и горящий август лежит на лугах. Повсюду вокруг мрачные разбитые скалы сосредотачиваются снова и снова; взлетающие, торчащие, вытянутые, раздутые и нетерпеливо устремленные вдаль, каждой ощетинившиеся гранью исходящие ужасным неприятием. Брошенные, сложенные и неразобранные среди них сейчас подобны бревнам при наведении мостов, зажатым аллювиальными потоками из далекого Арканзаса или большим мачтам и палубам разбитых флотов, подброшенным ввысь и разбитым быстро, на все осколки разом, на парящих горных хребтах Атлантического моря, – вы видите печальные трофеи, которые Северный Ветер, защищая неутолимую мольбу Зимы, с варварским презрением вырвал из лесов и расчленил на ими самими выбранном поле битвы. Среди этого зрелища широких и удивительных доспехов сдержанные шумы от упавших скал расходятся быстро, взрывают тишину и пугают всех эхом, которое разносит среди пещер вопли, похожие на стенания женщин и детей в некоем осаждённом городе.
Абсолютное опустошение; крушение, беспощадное и непрерывное, холод и мрак, – всё здесь живёт скрытой жизнью, занавешенное этим хитрым пурпуром, который при виде с площадки кирпичного дома так красиво окутывает гору, однажды названную Восхитительной, но теперь похожей на титана.
Утомленный таким невообразимым мраком и крутизной, вы уже с печалью возвращаетесь той же дорогой и, может быть, обходите по краю нижележащие террасы пастбищ, где многочисленный, совсем стерильный, не имеющий запаха бессмертный, маленький, белый цветок, не ставший мягкой жвачкой для задумчивой коровы. Но тут и там вы всё еще можете уловить запах от далёких сладко пахнущих зарослей кошачьей мяты, дорого́й для фермеров травы. Вскоре вы увидите скромную зелень самих растений, и, куда бы вы не взглянули, вид старых закладных камней и сгнивших древесных срубов, давно покинутых, также остановит ваш взгляд; их опустошение плохо скрывается заботливой зеленью мигрирующей травы. Наиболее пригодно то, что называется кошачьей мятой: с тех пор, как домашняя и живущая среди людей кошка оставляет место, то растение это остаётся надолго, долго греется и цветёт на заброшенном очаге. Плохо укрываемый, астрономический амарантовый цветок с каждой весной выигрывает на смерти домашней травы; каждую осень кошачья мята умирает, но амаранта никогда не становится меньше. Кошачья мята и амарант! – земной домашний мир человека и вечное стремление к Богу.
Но далее вы следуете краем печального пастбища, взяв путь вниз по длинному откосу, выводящему на мистическую высоту. В середине поля вы снова оказываетесь среди лежащих, похожих на сфинксов форм, сброшенных со скальной кручи. Вы останавливаетесь, застыв из-за вызывающей формы, формы ужаса. Вы видите титана Энцелада, самого мощного из всех гигантов, корчащегося, заключенного в земляную тюрьму, скорчившегося под тюрбаном из наросшего мха; тем не менее, даже безоружный, сопротивляясь всем своим сражающимся телом, он отбросил Пелиона и Оссу26 прочь от себя; – он корчится под тюрбаном из наросшего мха, всё ещё развернувшись своим непобедимым фронтом к той величественной горе, на которую он вечно и напрасно нападал, и которая, отбросив его самого прочь, подняла над ним его же сброшенного демона, и в насмешку оставила там приманивать к себе тщетным завыванием.
Пьеру эта поразительная форма всегда была интересна, хотя до настоящего времени всё его скрытое значение никогда полностью и внятно не доходило до него. В его раннем детстве компания прогуливающихся молодых студентов колледжа случайно оглядела скалу и, пораженная её необычностью, принесла несколько кирок и лопат и отрыла землю вокруг неё, чтобы раскопать её и понять, было ли она в действительности дьявольской причудой природы или неким грубым творением доисторического искусства. Сопровождая эту нетерпеливую партию, Пьер впервые рассмотрел этого бессмертного сына Земли. В то время, в своём нетронутом естественном состоянии статуя виделась только как увенчанная тюрбаном голова из магматической породы, вырастающая из земли, с неуязвимым лицом, повернутым вверх на гору, и как ясно видимая бычья шея. С искаженными чертами лица, разбитого и изуродованного, и чёрной бровью, которую дразнил наросший мох, наполовину погруженный в землю Энцелад вскоре застыл в земле на уровне шеи. Лопаты и кирки вскоре удалили от него часть его Оссы, пока, наконец, вокруг него не была отрыта круглая скважина глубиной приблизительно тринадцать футов. На этой отметке утомленные молодые студенты колледжа отчаялись продолжать своё предприятие. Несмотря на весь свой тяжёлый труд, они ещё не добрались до пояса Энцелада. Но они обнажили добрую часть его могучей груди и выставили его искалеченные плечи и ампутированные культи его когда-то дерзких рук. К тому времени, опозорив его обнажением, они оставили его в этом скверном тяжёлом положении совершенно обнаженным, его напрасно бунтовавшую грудь осквернили птицы, которые ещё с неписанных времён загрязнили его покорённый хребет.
Но не достойно сравнивать его с тем свинцовым Титаном, с помощью которого сила Марса и широко разбросанный род Бурбонов обогатили очарованием сады Версаля, и из искривленного рта которого на шестьдесят футов вверх всё ещё бьет фонтан воды, элементарно соперничая с теми огнями Этны, которые, как утверждают, в старину были зловредными выдохами свергнутого гиганта, – нет, не достойно сравнивать его с этим свинцовым полубогом, заваленным великолепными скалами, с одной стороны выворачивающим колено, торчащее из разбитой бронзы, – весьма достойно сравнивать его с тем смелым трофеем высокого искусства, этим американским Энцеладом, обработанным энергичной рукой самой Природы, который действительно пошёл далее, чем выдерживает это сравнение, – он действительно намного превзошёл ту прекрасную фигуру, созданную простым мастерством человека. Марс дал руки вечно беззащитным, но Природа, более справедливая, произвела ампутацию и оставила бессильного Титана без единого пригодного
