Но куда там специалистам по спрямлению исторических путей до того, что удалось сотворить ей! Куда уж их потугам изображать себя богами, а точнее — лишь одной ипостасью, той, что послана на муки благой вести, обреченной на страсти и распятие! Нужно быть суровым судией, карать, а не проповедовать, философствовать молотом, а не книгой и не самой передовой из всех передовых теорий.
Однако для этого необходимо совершенно иное ощущение — чувство грозной праматери, что безжалостна в своей решимости железной рукой загнать собственных детей к счастью…
— Маленькие девочки играют в куклы, большие девочки играют в детей, — скорбный голос как приговор.
Стиснутые зубы разжимаются протиснувшейся в рот трубкой, которая начинает откачивать скопившуюся слюну и слизь. Боль не стихает, но отступает на второй план, таится за ширмой, вцепившись острыми когтями в тонкую бязь анестетиков.
Она открывает глаза и вместо привычной ржавчины стального острова видит мягкий полумрак лазарета, слышит позвякивание киберхирурга, чувствует, как заботливые руки туго пеленают ее там, внизу, а шершавая рука продолжает вытирать пот с ее лба.
Райское благоухание вечного Полудня щекочет ноздри.
— Это невероятно! Просто невероятно! — восклицает чей-то очень знакомый голос. — Взгляните сюда! Никогда такого не видел.
— Вот поэтому я всегда был против Свободного Поиска, — брюзгливо отвечает другой, в чьем тоне звенят металлические нотки неограниченной власти.
— Ну, Элефант, не брюзжите! Все хорошо, что хорошо кончается. Нам нужно благодарить нашего глубокоуважаемого гостя за столь впечатляющий материал…
— Она не материал, — сухо возражает Глубокоуважаемый Гость.
— Да-да, гр-р-р-рм, конечно, — бурчит третий, и теперь она догадывается почему же его голос так ей знаком — сам Господин Председатель оказался здесь каким-то чудом. — Но ведь наш глубокоуважаемый гость не будет отрицать, что мы имеем дело с целым ворохом наказуемых деяний — начиная от вмешательства в основы жизнедеятельности организма до незаконной модификации Высокой Теории Прививания…
— Так оставьте ее здесь, — предложил Элефант. — Подберем ей концлагерь, чтобы собственной жизнью искупала свои преступления.
— Вы не шутите?! — Господин Председатель аж закашлялся.
— У этой девочки серьезные проблемы.
— Да уж, куда серьезней, — задумчиво сказал Господин Председатель. — Вы утверждаете, что с помощью неких технологий она… хм-м-м-м… произвела на свет целую кучу народа?
— Блестящая формулировка, — не удержался Элефант. — Браво! Целая куча народу! Пучок и маленькая корзинка.
— Не придирайтесь…
— Если говорить приблизительно, то около ста восьмидесяти экземпляров, — сообщил Глубокоуважаемый Гость. — Очистка периметра продолжается, много останков обнаружено в трюмах, некоторые выжившие экземпляры пока затруднительно идентифицировать как однозначно человеческие, хотя, возможно, это результат сбоев в программе эмбрионального архиватора.
— Потрясающе! Потрясающе! Наш ореховоглазый друг превзошел самого себя!
— С девочкой все будет в порядке? — обеспокоился Элефант.
— С девочкой! — хмыкнул Господин Председатель. — Она произвела на свет стольких, что ей впору награду давать за вклад в демографию, ха-ха. Ублюдки, конечно же, совершеннейшие ублюдки…
— Я не прошел рекондиционирования, умгекехертфлакш, — зачем-то предупредил Глубокоуважаемый Гость, и от этого возникла пауза, наполненная обычными бортовыми шумами — гулом машин и позвякиванием хрустальных небесных сфер.
Затянувшееся молчание нарушил Элефант:
— Когда собираетесь обратно?
— Сейчас, — объявил Глубокоуважаемый Гость. — Я и так подзадержался…
— Погостили бы! — излишне радушно воскликнул Господин Председатель — так обычно делают заведомо неприемлемые предложения.
Полутьма в глазах постепенно просветляется. Над ней склоняется смутно знакомое лицо, осторожно целуют в губы, гладят по щеке:
— Все будет хорошо, Кузнечик. Все будет хорошо…
Глава двенадцатая. ГОРОД
Сердолик оттянул ворот свитера как-будто ему стало трудно дышать. Хотя, чем черт не шутит? Может так и есть…
А если очередной просчет? И все выкладки штатных психологов оказались никчемной бумажкой? Бумажкой, не имеющей никакого отношения к действительности? И вместо «конструктивного диалога» (Вандерер с тяжелой ненавистью выудил из памяти особо поразившее словосочетание, поразившее до побелевших костяшек стиснутых кулаков, до пота на лысине), как клялись собственной матерью штатные мозговеды и духоприказчики, он сейчас собственными глазами увидит…
Что? Как Сердолик, словно дешевый фокусник, вытащит из-за пазухи ярко-красную пилюлю, с пафосом брякнет нечто вроде: «Яд, мудрецом предложенный, возьми…», сглотнет отраву и примется мучительно умирать, всеми судорогами взывая к справедливому воспомоществованию собственной персоне и не менее справедливому возмездию виновникам сего безобразия со стороны непререкаемой, единственно верной Высокой Теории Прививания?
Убью, — со свинцовой решимостью определился Вандерер. Всех штатных психологов. Посажу на звездолет и загоню в подпространство до скончания времен. Заставлю повторить геройский поступок экипажа «Тьмы». Устрою аварийную высадку на Флакше, умгекеркехертфлакш!
Но смакование подробностей агонии штатных психологов или их же не менее мучительного бессмертия облегчения не принесли. Поскольку как не ему, основателю и бессменному руководителю Kontrollkomission, понимать, что иных мозговедов и душеприказчиков у него нет и не будет. Ибо надобны ему не умные, а верные…
На сколько он отвлекся? Мгновение? Миг? Однако этого оказалось достаточно, чтобы ситуация радикально изменилась.
Сердолик все еще держался длинными пальцами за ворот свитера, будто уже не дышать трудно, а вообще надоел ему неизменный балахон крупной вязки из дромадерской шерсти, и он счел уместным стянуть его прямо сейчас, во время самого важного разговора в его жизни… его человеческой жизни, поскольку независимо от принятого им решения человеческое существование его пресечется и начнется… а вот здесь и находилась проклятая развилка, точка бифуркации, кехертфлакш…
Глаза «отпрыска неизвестного отца» (как он и его «единоутробные» братья и сестры проходили по всем закрытым донесениям) смотрели куда-то позади Вандерера, наливаясь странным купажом эмоций — удивлением, непониманием, отвращением, жалостью, решимостью и, конечно же, страхом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
