— Ваша история вызвала у меня бурю эмоций. Я не могу ни осуждать, ни хвалить вас за то, что вы делали. Слишком тонка и незрима грань между добродетелью и пороком, вам остаётся только уповать на милость Высших сил. А вдруг они найдут хотя бы маленькую положительную сторону в вашей жизни и решат, что вы искупили свою вину, если она есть. Надейтесь и верьте. А завтра, когда сменитесь с дежурства, я хочу отвести вас к одному очень умному, замечательному человеку, который, я уверен, сможет объяснить вам некоторые истины.
— Спасибо, господин капрал, я давно наблюдаю за вами и заметил, в вас есть что-то такое, чего я никогда не видел в других. Может, наш разговор и нужен был мне для того, чтобы излить свою душу, даже если она у меня чёрная и подлая. Но она всё-таки есть и я чувствую её боль от того, что этой искре божьей не удалось вырваться из тисков, которые она сама себе сотворила.
— Вы говорите так, словно отделяете себя от души, но ведь вы единое целое? — удивился Генри словам Януша.
— А мне порой так не казалось. Когда мой разум строил планы, душа молчала, а потом она ныла от боли понимания случившегося, а разум не находил слов, чтобы привести разумные доводы своему решению и успокоить её. Разве вы не находите, что эта двойственность присуща всем? Совесть, к сожалению, не болезнь, которая может пройти.
— Да, вы правы. Вот за единство двух этих составляющих и должен бороться человек сам с собой, — Генри удивился философским рассуждениям простого солдата.
— Но у меня, к сожалению, уже не осталось времени, чтобы научиться побеждать в этой борьбе. Я упустил его, когда был молод, а с таким багажом, который я насобирал за свою жизнь, мне уже никто не даст послабления, — Януш печально улыбнулся.
Генри, действительно, не знал, что ответить этому человеку и решил промолчать, пока не поговорит с Акзольдой.
— Не впадайте в уныние, всегда надо надеяться на лучшее, — это было единственное, что он мог ответить Янушу, — прощаюсь с вами до завтра, вернее, уже до сегодня, смотрите, солнце поднимается над горизонтом. Я зайду за вами и мы отправимся к моему знакомому за советом.
Но наступающий день нарушил планы Генри. Из соседней к этой провинции прискакал гонец с сообщением о том, что там взбунтовалось население и начались беспорядки. Уже были жертвы среди солдат и коренных жителей. Было принято решение выступить отрядом на помощь соседнему гарнизону. Полковник Юрсковский пригласил Генри в свой кабинет для разговора.
— Вы останетесь здесь и будете оборонять наши позиции в случае нападения на консульство.
— Но моё место там, среди солдат, ведь я офицер и тактика боя были сданы мной на «отлично» — возразил Генри.
— Идти встоль опасный поход вам нет никакой необходимости. Я уверен, отряд дойдёт до места без потерь, а там солдаты поступят в распоряжение неменее вашего талантливого стратега. Вы должны быть здесь, вот ваш рубеж обороны, это приказ и извольте не прекословить мне.
Юрсковский встал из-за стола и кивнул головой, давая понять, что разговор окончен и приказы не обсуждаются. Генри козырнул и вышел из кабинета. А Юрсковский сел за стол и покачал головой. Не мог же он сказать Генри, что намеренно не пускает его, чтобы уберечь от смерти своего будущего зятя. Никто не знал содержание депеши, доставленной гонцом. Население взбунтовалось неспроста. В провинции участились грабежы и убийства, солдаты гарнизона стали промышлять разбоем и насилием. Поэтому индийцы, организовываясь в группы, стали нападать на гарнизон, подкарауливая солдат в переулках и на узких улочках. Гарнизонное начальство издало указ о насильственном прекращении подобных инцидентов и теперь в провинции началась настоящая война, которая уже с удовольствием начала собирать урожай смертей. Госпиталь соседней провинции переполнен и в письме была просьба подготовить лазарет консульства под руководством Юрсковского для приёма раненых солдат. Полковник, пользуясь своим старшинством по званию и чисто отцовскими чувствами, не мог рисковать Генри как человеком, олицетворявшим счастье его единственной дочери Виолы из-за чьей-то глупости и тщеславия. Он даже и в мыслях не мог представить, что Генри может погибнуть. «Может быть я и ошибаюсь и там бы он был полезнее со своим талантом грамотного тактика, но я, как отец, должен уберечь его ради моей дочери, а господь рассудит меня и мои поступки» Юрсковский сам убедил себя в правоте своего решения.
К вечеру этого дня в госпиталь стали поступать первые раненые. Лазарет заполнялся с невероятной скоростью. В следующие три дня поток увеличился до ужасающий размеров. Нескольких человек медперсонала лазарета уже не хватало и Генри вспомнил о Януше Дробиче. Найдя его в казарме, Генри сказал, что сейчас Януш, со своими медицинскими знаниями, нужен гораздо больше в лазарете, чем на посту и они вдвоём отправились к раненым.
Януш, лишь только переступил порог дома страданий, сразу же, деловито, взялся за дело. А Генри, ошеломлённый и подавленный страшной картиной увиденного, шёл по огромной комнате, где сам воздух был пропитан болью. Раненные солдаты, просящие о помощи, кровавое постельное бельё, которое ещё не успели убрать после смертей, запах гниющей, разлагающейся плоти. Искалеченные солдаты, лежащие, кто на кроватях, кто прямо на полу, общий гул, переходящий в монотонный вой. Медсёстры-монахини, с впалыми глазами, измождённые от многочасовой работы, не имеющие время поспать, не то что поесть. И стук железной кружки о чан, в котором была вода. Глоток чистой, хотя и тёплой воды на короткое время взбадривал уставших людей, но не приносил им облегчения. Жара, духота, солнце, будто нарошно, раскалилось добела, не давая передышки.
Было трудно дышать от жары, от запаха крови, воздух был тягучим, густым, словно сотканным из боли и страдания. Генри был потрясён, никогда в своей жизни он ещё не видел такого чудовищного сгустка ужасной действительности. «Это какой-то кошмарный сон. Но я не имею права, чтобы эмоции захватили меня, я обязан направить свои силы, чтобы облегчить их боли» думал Генри. Он взял себя в руки и начал помогать раненым. Переходя от одного к другому, читал Молитвенный Код, делился своей жизненной энергией с нуждающимися. Хвала господу мужество и рассудительность не покинули его. А встреча с монахиней, сестрой Влада Загорвовича, только придала ему сил.
Он не сразу узнал её, не потому что забыл лицо. Склонившись над молоденьким солдатом, он чувствовал, что смертный час юноши уже наступил. Но те остатки жизненной силы, что ещё теплились в израненном теле солдата, были чистыми. Генри видел, душа этого паренька незапятнана ничем плохим и стал упорствовать в своём решении спасти того от смерти. Он взял солдата за руку и, читая молитвы, ощутил, как через него и его руки к раненому стали проходить живительные, энергетические токи. Генри почувствал, как пальцы юноши в его руке шевельнулись. «Ну вот, значит, теперь всё будет впорядке» усталость навалилась как-то сразу. И тут, прикосновение чьей-то руки заставило Генри оглянуться. Перед ним стояла сестра Влада.
— Я рада нашей встрече. Хвала небесам, вы живы и здоровы. Я всегда вспоминала вас в своих молитвах и господь, услышав мою просбьу, уберёг вас в этой бойне.
— Я там не был, — тихо ответил Генри, почувствовав неловкость за своё благополучие на фоне этого кошмара, — сестра Маргарет, но как вы оказались здесь, за тысячи миль от дома?
— По господнему повелению. Я и ещё двенадцать человек приплыли сюда, ибо господь указал нам, где наше место, — монахиня говорила без всякого пафоса.
— И долго вы здесь пробудете?
— Пока наша помощь будет нужна, может месяц, а может до конца наших дней.
Монахиня перекрестилась и собралась отойти от Генри, услышав чей-то стон на соседней кровати.
Но тут юноша, которого Генри вернул к жизни, открыл глаза и глубоко вздохнул.
— Боже мой, Генри, это невероятно, — монахиня ахнула, — никто уже не верил, что он выживет, как вам это удалось?
— На всё воля господа, этот чистый душой юноша не хотел умирать, он будет жить для того, чтобы исполнить предначертанное ему, — вздохнул с облегчением Генри.
Монахиня посмотрела Генри в глаза и улыбнулась каким-то своим мыслям. По её лицу было видно, что она сомневается в непричастности Генри к чудесному исцелению юноши. Но вслух она ничего не сказала, только склонилась к раненому и вытерла крупные капли пота с его лба и, посмотрев на дрожащие руки Генри, снова встретилась с ним взглядом.
— Я искренне рада, Генри, что при этой жизни смогла встретиться и говорить с вами. В вас заключена огромная, божественная сила, я чувствую это. Господь через вас несёт нам свою милость. Храни вас бог.
Монахиня перекрестила Генри и пошла между рядов коек, кому одеяло поправила, кому доброе слово поддержки сказала. А Генри наклонился к юноше и взял того за руку. Юноша приоткрыл глаза и невидящем взором обвёл помещение.
