– Магницкого на вас нет, – усмехнулся я.
– Верно, на вас! – поправил Прозоровский, не медля. – Или – на нас? Мы как два рукава той реки. Помните, мы в первый ваш визит пили за просвещение и Лобачевского, который благополучно пережил Магницкого на своём ректорстве в Казани?
– Конечно. Вот вам ещё два рукава: последний обвинял первого в недостаточной набожности, но проворовался и остался не у дел. Такое случается с моралистами. Впрочем, ходит мнение, что некоторым лицам в окружении государя пришлось не по нутру его ходатайство по роспуску Библейского Общества, суть одного из завуалированных иллюминатских братств.
– Для нас сие не так важно. Исчез Магницкий со своим уставом, но работы господина Лобачевского, о которых я не берусь судить, разгромил уже вполне столичный авторитет Остроградский. Интегралы интегралами, но не дело коллеги его переводить научный спор в пасквиль в «Сыне Отечества».
– Не напоминает ли это историю с Кёлером и Бларамбергом?
При упоминании Ивана Павловича, Прозоровский не смог скрыть выражения неприязни.
– Стоит одной из теорий привлечь множество сторонников, как они начинают закрывать глаза на всё, что им противоречит. Да ладно бы свои, но и чужие норовят закрыть. Знаете, что навело меня на такое сравнение?
– Поостерегусь гадать.
Он молчал, словно бы пожалев, что начал, но всё же решился.
– Пересохшее русло с отводным каналом к болотам. Можно отделить часть воды от главного потока. Так и часть познания можно отделить от основной стремнины. Наука – не что иное, как часть потока познания, кою можно подвергнуть регулированию. Она тычет в искусственном канале строго по расписанию.
– Я замечал это.
– Замечали? Замечательно, – рассмеялся он нарочито. – Только вы за деревьями леса не видите. Считаете себя объективным в оценке предшественников и коллег? Это славно. А что мешает вам отложить лупу, через которую вы разглядываете детали, и взглянуть на происходящее издали?
– Что же увижу я там?
– Например, то, что с изобретением любимого вами позитивизма, все иные методы познания стали с пренебрежением отвергаться, а их результаты объявляться ничтожными. Хотя философы, изобретавшие позитивизм, опирались на идеализм.
– Отвергают – что? Уж договаривайте. Например, Священное Писание? Кто бы говорил, но только не вы, Александр Николаевич, который обвинён чуть ли не в ереси! Я же, нисколько не умаляя значение нравственных норм, убеждён в том, что церковь не должна лишь навязывать нам картину физического мира.
– Обратное тоже должно соблюдаться, не так ли? – язвительно заметил он.
– Хорошо, когда обе стези не забегают друг на друга.
– А они не залезают – затаптывают! – воскликнул он в сердцах. – Да ещё используя максимы: мол, если у соперника доказана ложность частного, то и целое столь же несостоятельно. Кто же разделит их? Без ограничений любой… пфук имеет стремление раздуваться бесконечно. Мы живём во время, когда ещё не поздно найти срединный путь. Мы сегодня в точке, где ветвь познания разделяется надвое. Все. Я. Вы. Они. Но такие как вы, отстаивающие мелочи, в состоянии ли познать высоту полёта человеческого духа, который неразделен в своём существовании в мире материи, как и в мире идей!
Я слушал упрёки, исходившие из самого сердца его с горьким спокойствием, ибо давно уже и сам разделял многие его опасения.
Ночью, у большого камина, за рюмкой превосходного портвейна, я осмелился задать самые сокровенные вопросы:
– Вы упомянули тот канал. Это не случайно, он по сию пору тревожит ваши мысли. Выяснили вы, кто орошает болота в засушливые годы?
– Увы. Хотя засуха и случилась три года тому, никто не явился к плотине. Уровень болот упал на полфута, хотя обычные колебания не превышают двух вершков. Но сегодня он даже выше обычного: последние годы выдались обильными на снега и дожди. Но зато гипотеза Евграфа Карловича блестяще подтвердилась. Помните, я говорил о рукотворном образовании болот? Так вот, нам посчастливилось отыскать место, где сток небольшой реки повернули в обширную низину. После заполнения реку вернули в старое русло. Остатки древней той каменной плотины различить очень непросто, потому что река естественным путём меняла своё ложе не один раз. Итак, одно доказательство получено.
– Хотите подсказку для второго? Вы ждали засухи, в надежде, что некто явится открыть путь воде. А вам следовало разломать заслонку и следить за тем, кто придёт её восстановить. Ведь перелива болот также нельзя допускать.
Он поднял руки и улыбнулся, показывая, что иногда самые простые решения приходят слишком поздно. Просив меня обождать, он отошёл к большому шкафу и распахнул створки, открыв моему взору часть книжных сокровищ библиотеки. Пока рука его обшаривала верхнюю полку, я успел прочитал на некоторых корешках томов имена Тритемия, Бэкона и Леона Альберти, но тут князь закрыл драгоценный шкаф, вернулся и положил на столик бумагу.
– Я получил письмо с этим вашим прожектом с неделю тому. Письмо без подписи, я полагал его вашим, приписав вам… скромность.
– Скромность, как знаете вы, мне несвойственна. Скорее уж, шаг с намерением восстановить отношения. Вы приписали мне тайный интерес к вашему делу при одновременном нежелании показать его вам. Тут то правда, что я лишь три дня назад решился ехать сюда. – Я принял листок и пробежал его быстрым взглядом, стараясь не выдать крайнего своего любопытства.
– Я приказал разбить перемычку, как некогда неведомый враг разбил мою дамбу. До весны далеко, но русло заполняют и паводковые воды, хотя случается это нерегулярно.
– Кто-нибудь следит за тем местом?
– За полверсты на холме управляющий устроил выпас и поставил пост с подзорной трубой.
Я удовлетворённо кивнул и просил на карте указать мне нужное место, что он исполнил без промедления.
– Расскажите мне о той табличке, что вы желали подсунуть Бларамбергу посредством Карнаухова. Когда утвердились вы в том, что надпись на камне важнее самого камня?
– Сразу же, и по совокупности признаков. Он принадлежит другой эпохе, нежели некрополь. Сохранность знаков на нём почти идеальная, на валунах же довольно плохая. Он попал туда много позднее, или подложен с умыслом. Но главное в другом. Раз некто тратит силы на изготовление резного каменного письма, то оно важно более материала, на котором написано, верно?
– Клинопись на глиняных табличках Востока важна как сообщение, но не… опасна. Рискну предположить, что какие-то сведения, почерпнутые у Ведуна, которому возили вы находку, оказались решающими в вашей убеждённости.
Высказыванию этой моей догадке я уделил особенную роль, и произнёс её медленно. Столь же медленно он произнёс:
