– Надо, брат. Что и говорю.
Навстречу шёл дозор с факелом. Разминулись с ними у самого дома, отведённого Братчику, небольшой хатки на углу Росстани и Малой Скидельской.
– А мне почему-то страшно за тебя, – неожиданно сказала Анея.
– Замолчи, – буркнул Фома.
– Вечно этих бабских глупостей… – загорячился Иуда. – Вот дом. И холодно. Иди ты туда. И у нас таки дела. И он придёт.
– Идите, хлопцы. Я вас догоню.
Они остались вдвоём. Как раз в этот миг замигала над городом первая звёздочка. То белая, то синяя, то радужная.
– Никуда от тебя не хочу, – молвил он. – И в рай не хочу. Лишь бы тут. С тобой.
– И я…
– А я кто?
– Бывший плут. Лучший в мире плут. И пусть даже не можешь сказать им это. Всё равно.
– Поздно. Не поверят. Да и не всё ли равно?
– …С Богом было бы хуже. Боже мой, эти две недели! Словно вся я – ты.
– И я. Раньше казалось: мне мало земли. Теперь я мир благословляю, что ничего у меня нет, кроме неё, кроме тебя.
Он весь приник, прижался к ней. И так они стояли, неуловимо покачиваясь, под этим небом, что всё сильней и сильней расцветало звёздами.
Враги между тем были не так далеко, как считали в вольном городе. К сожалению, присказка: «Я под тобой на три сажени вижу» оставалась всего лишь присказкой. Обладай Юрась способностью проницать взглядом пласт земли и каменную облицовку подземного хода, он бы узрел такое, от чего пришел бы в ужас.
Увидел бы он, что в том месте, где подземный ход образовывал небольшую пещеру и разветвлялся на несколько ходов – к замку, к ратуше, к деревянному, с галереями, лямусу на Рыбном рынке, – затаилась молчаливая толпа, по преимуществу в латах. Волковыская подмога.
Стояли тут Лотр, Болванович, грубый Комар, Жаба, Корнила с Пархвером. А за ними, в мрачном свете нескольких факелов, блестели медь шлемов и сталь мечей. Лотр отдавал последние приказания:
– Будете резать. Без крика. Разом.
– Ясно, – сказал Комар. – Игра наша не удалась. Так тут уж карты под стол да по зубам.
– И ты, Корнила, пойдёшь, схватишь его и приведёшь в оковах.
– Неладно, – мрачно забубнил Корнила. – Он же снял оковы с панов. Что-то не верится, что это злодеяние…
– Много ты понимаешь, – напустился на него Болванович. – Потому и страшен, что снял.
– Сроду такого не было, – задумчиво произнес Лотр. – Это что ж будет, если все так делать начнут?.. И потому пойдёшь. Клятву давал?
– Давал, – мрачно подтвердил Корнила. – А только неладно. То – Христос, то – сами же – самозванец.
Усмешка Лотра была страшненькой:
– А это всегда так. Сегодня – князь, завтра – грязь. Дотошных, кто помнит, перебьём.
– А память? – буркнул Корнила.
– Память, если над ней топор, это глупости, – подал голос Пархвер. – Пускай помнят. А детям другую память привьём: мошенник, злодей, дома жёг, воровал.
– А татары?
– Всё записано, как надо, – улыбнулся Лотр. – Ну и потом… суд. Потому и убивать нельзя. Раз судили, раз осудили – значит, виновен, значит, лже-Христос. Кому придёт в голову сомневаться через сто лет? А этих заставим поверить. Сколько у тебя людей?
– Семьсот с лишком. А только – непорядок. Сколько чудес сотворил. Знают, что Христос, а мы… А может и…
– Дурень. Чем более он Христос, тем более вреден. И потому убивать всех, призывающих имя Божие.
…Враги были не только под землёй. В тёмном переулке у Росстани Босяцкий, переодетый немецким гостем, говорил с хлебником и ещё несколькими торговцами:
– Сейчас пойдёшь к лямусу и ударом в плиту предупредишь, чтоб вылезали и расходились по местам. Факелы готовы?
– Готовы.
– Кресты на рукава нашили?
– Нашили. Иначе чёрт не разберёт, где свои, а где чужие. Сумятица же.
– Сигнал – огонь на переходе от Доминиканской звонницы. По сигналу идите, бейте во всех меченых домах. Где крест на воротах или на дверях.
– Шестиконечный?
– Стану я поганскую эмблему чертить. Наш. Четыре конца. И учтите: не выпускать живых.
Хлебник мрачно усмехнулся:
– Это мог бы и не уточнять, батька. Нам такой Христос на какого дьявола? Всё вымел. С восковым вон как спокойно было.
– Тоже пить-есть просил, – вставил рыбник. – Ну так это совсем не то. Хоть другим не давал. Так мы на него, как на медведя, одним махом.
– Отче, – сказал кто-то. – А как на улице человека встретишь? Как узнать, еретик ли?
Друг Лойолы улыбнулся:
– А на это уже Арнольд Амальрик ответил. Когда во Франции еретиков били.
– Ну?
– «Убивайте, убивайте всех! Бог Своих узнает!». Вас сколько?
– Около пятисот человек, – ответил хлебник, играя кордом. – Н-ну, ладно, отче. Мы этой сволочи покажем рыбу и хлеба.
– Давайте, сыны мои. Клич все знают?
– Великдень, – ответил кто-то из темноты.
…Христос между тем догнал своих. Втроём шли они улицами сонного города. Ночь выдалась неожиданно горячая, может, последняя такая перед приходом осени. И потому люди спали не только в хатах, но и в садах под грушами, и на галереях, и просто, вытащив из дома подстилку, у водомётов, нарушающих тишину неумолкающим плеском воды.
– Они дома? – спросил Христос.
– Дома, – сказал Фома. – Пиво с водкой хлещут. Вечеря.
– У них, скажу я вам, ещё та вечеря… она таки с самого утра, – добавил Иуда.
Шаги будили тишину.
– Что-то тяжко мне, хлопцы. Нехорошо мне как-то. Не хочу я идти к ним.
– А надо, – гудел Фома. – По морде им надавать надо. Имя только позорят. Пальцем о палец на укреплениях не ударили. Оружием владеть не учатся. Одно знают: пить, да с бабами… да смешочки с работающих строить. Сбить их на кучки яблок да сказать, чтоб выметались из города, если не хотят.
– Согласен, – поддержал Христос. – Так и сделаем.
Иуда засмеялся:
– Слушай, что мне сегодня седоусый сказал. Я, говорит, старый, ты не пойми этого так, будто я подлизываюсь к Христу. Какая уж тут лесть, если в каждое мгновение можем на один эшафот угодить. Так вот, говорит, кажется мне, что никакой он не Христос. И дьявол с ним, мы его и так любим. Почему, спрашиваю, усомнился? Э, говорит, да он попов, вместо того чтоб повесить, в Неман загнал. Не смейся, говорит. Бог не смешлив. Он мужик серьёзный. Иначе, чем до сотого колена, не отомстит.
Друзья расхохотались.
…Апостолы разместились отдельно от Христа с Анеей, на отшибе, в слободе за Каложской церковью. Так было сподручней и с женщинами, и с питьём. По крайней мере, не нужно было таскаться через весь город на глазах у людей. Они взяли себе брошенный каким-то беглым богатеем дом, деревянный, белёный снаружи и внутри, крытый крепкой, навек, дощатой крышей. Было в нём десяток покоев, и устроились все роскошно.
