их нести домой.
Алхаст развязал пакет, который держал подмышкой, вытащил из него тептар отца, а сам пакет протянул девушке.
– На, держи…
– Ну-у, спасибо, Алхаст. Вот уж выручил так выручил, – поблагодарила его Сарат. И, кокетливо улыбнувшись, добавила: – Дома я тебе дам вместо него золотой.
Алхаст широко улыбнулся.
Глаза Сарат скользнули по тептару. Да, это была именно то, что она искала по просьбе Билкис. А книжицу-то, оказывается, хозяин берег, даже в лес ее с собой взял, вместо того, чтобы спрятать дома. Наверное, что-то важное в книге действительно есть, раз ее так настойчиво ищут, а хозяин так старательно стережет.
– Что это за книга у тебя? – спросила Сарат, когда они уже пошли по дороге в аул.
– Да какая это книга… Так, тетрадка старая. Иногда почитываю ее, когда время свободное выпадает. Не думаю, что в ней найдется что-то интересное для молоденькой девушки, – с видимым безразличием в голосе ответил Алхаст.
– А теперь, Алхаст, давай ты рассказывай, что делал в лесу? Я не вижу при тебе ни топора для заготовки дров, ни ружья за плечом, чтобы дичь пострелять, – после недолгой паузы вновь заговорила Сарат.
Она-то думала, что в глазах Алхаста вспыхнет огонь страсти, как это происходило с молодыми людьми, которые сторожили ее у родника. Она-то думала, что ее красота с первой же минуты лишит Алхаста покоя, заставит его голос дрожать, как это случалось со многими его сверстниками. Она-то думала, что эта встреча, так тщательно ею подготовленная, привяжет мысли Алхаста к ней тройным узлом и что домой она вернется с этой очередной для нее победой. Но… На этот раз сюжет, кажется, развивался не по ее сценарию… Или этот Алхаст был не по годам сдержанным человеком, или он весь выгорел внутри, словно древний старик. Одно из двух… и это точно… А может, дело тут совсем и в другом. Может, сердце его уже кем-то занято, полностью, не оставив даже маленькой свободной точечки, чтобы другая птаха свила там гнездо…
– Что я делал? – переспросил Алхаст и почти серьезно добавил: – И я, Сарат, как, наверное, многие другие, бродил, надеясь найти оброненный кем-то или еще не присвоенный никем маленький кусочек счастья. Просто найти, а не отнять его у кого-то.
– Ну и как, нашел? – снова спросила Сарат, смотря куда-то в сторону.
– Нет, не нашел. Думается мне, что человек, раз завладевший счастьем, закрывает его в стальной сундук, чтобы оно не упорхнуло к другому.
– И где же ты искал его, горе-следопыт?!
– И на горных вершинах искал, и в глубоких ущельях; облазил хребты, овраги да чащи лесные, окидывал взором долины… Где только не искал! Нет его нигде…
– Да ты поэт, как я погляжу! – звонко рассмеялась Сарат, вызвав невольную улыбку и у Алхаста.
– Чему ты так смеешься? Тебя забавляет вид человека, не сумевшего найти счастье?
– Нет, Алхаст, вид такого человека меня нисколько не забавляет, – все еще смеющимися глазами посмотрела она на Алхаста. – Человек, от которого ушло счастье, или к которому оно вообще не приходило, не может вызывать ни смеха, ни радости – только лишь жалость. Не потому я смеюсь… Просто ты меня удивил… Разве счастье ищут на обледенелых вершинах гор и в мрачных сумерках ущелий? И разве встретишь его на открытых ветрам голых хребтах и в болотистых оврагах? И кто тебе сказал, что оно может прятаться в густых чащах или перекатываться по продуваемым ветрами долинам? Разве ищут счастье среди голодных зверей и ядовитых змей да пауков? Надо было искать его среди таких же людей, как и ты. Спросил бы меня, я бы указала тебе места, где этого счастья предостаточно…
– Расскажи, Сарат, расскажи мне об этих местах… если никто еще не присвоил их, – попросил Алхаст, просто чтобы продлить еще на какое-то время эту беззаботную, ни к чему не обязывающую беседу. До аула было довольно далеко, а о чем-то говорить все равно пришлось бы. Девушка была явно не из молчаливых скромниц.
– Ну, слушай тогда, долго-долго живший на этой земле старый-престарый наш Алхаст, – снова засмеялась Сарат, прелестно-лукавыми своими глазами измерив Алхаста с ног до головы. – Жила по соседству с нами древняя старуха по имени Яха, ее схоронили в прошлом году, да смилостивится над нею Дела1. Некоторые даже говорили, что Яха наша старше этого мира, называя ее не Яха, а Дука Еха2. Ты знал ее?
– Конечно, знал. Да простятся ей все ее прегрешения.
– Аминь!.. Мы с Яхой были очень дружны. Она столько всего знала! Нана часто отправляла меня к ней. Ну, убраться в доме, постирать там, то да сё. Да мало ли чего, своих-то детей у Яхи не было… Она мне много всего рассказывала… Когда-то в далекие, очень далекие времена, счастье было огромным, больше даже самой большой горы, поведала мне Яха. Его хватало для всех. Словно звери на водопой, приходили люди к счастью, насыщались им. И его не становилось меньше. Все люди в то время были счастливы, каждый из них принадлежал счастью, и само счастье тоже принадлежало каждому… Через много-много лет, когда все уже привыкли к такой жизни и думали, что по-иному на свете и быть не может, появились странные люди. И расплодились они, словно кролики в дождливый год, приумножаясь и от еды, и от питья. Им недостаточно было своего счастья, своих богатств. Для полного наслаждения жизнью им непременно хотелось видеть страдания других – лишь тогда они насыщались жизнью. Выставив вокруг счастья свое войско, они попытались стать его полновластными хозяевами. Подпускали к нему, кого желали, и отгоняли прочь того, чей лик или стан был им несимпатичен… Счастью это не понравилось. Когда его лишили возможности проявлять свою щедрость, когда людей, для которых оно и было создано милосердным Небом, стали отгонять от него, осерчало счастье… И раздулось оно… раздулось-раздулось-раздулось… И взорвалось, оглушая грохотом своим весь этот мир. И разлетелось счастье на тысячи и тысячи частиц, каждая из которых – еще на тысячи частей. И так продолжалось годы и годы. Частички счастья, как и все остальное на земле, суть противоположности. Каждая часть – только половинка счастья. И не может оно стать полным и достаточным, пока не пристанет к своей второй половине. И метались половинки счастья, не находя себе места, долго метались. И, наконец, обрели пристанище в сердцах людей. По одной половинке в каждом сердце. И свили они себе гнезда в человеческих сердцах, чтобы расстелить перину на мягком ложе, когда к ним пристанут их вторые
