не скрывая выступивших на глаза слёз.
— Я быстро этого живого свидетеля в мертвяка превращу! — ожил, отделился от стенки Ковригин. — Кирпич на шею, и пусть покоится вечным сном со всеми своими подмётными тайнами.
— Успеется, — покривил губы Богомольцев, рукавом утёр слёзы. — Нам такие методы вредны. Мы врага должны бить открыто. Привлекать к этому народ. Чтоб тот сам их судил и требовал высшей меры пролетарского возмездия. А зачем? — спросите вы. Опять же отвечу — чтоб народ не думал, что мы сводим старые счёты с нашими врагами. Пусть он сам требует у нас их голов. Помните французскую революцию, Марата и Робеспьера? Уроки надо извлекать из всего и не повторять чужих ошибок. К тому же новые руководители наших карательных органов по совету товарища Сталина переориентировались, сумели обращать врага в нашу веру. Пусть они служат нам и в логове противника остаются нашими глазом и ухом. — Богомольцев покосился на заклевавшего носом Странникова: — Тебе, Василий Петрович, надо выспаться сегодня и привести себя в порядок. Завтра чуть свет отправляемся в Симеиз. Опасно здесь засиживаться, в Москву нам всем надо, в Москву! Вот завтра завершим ответственное поручение — и в Кремль!
— Зачем же в Симеиз? — продремав и очнувшись, возразил тот, он даже попробовал возмутиться. — К нему? К этому мерзавцу Загоруйко? Его вербовать да перевоспитывать?.. Да я его, собаку, своими руками!..
— Успеется, я сказал! — прикрикнул на него Богомольцев. — Мину Львовича с собой не возьмём. Ни к чему большая компания.
— Да он вторые сутки не просыхает. Куда с ним? — махнул рукой Странников. — И кто ему подносит, пока я к морю бегаю? Словить бы сердобольного да уши надрать!
— Ты тоже выспись как следует, — повернулся к Ковригину Богомольцев. — Накатался за несколько дней?.. К сожалению, надо. Завтра чтоб как огурчик! Ты у нас завтра одна из центральных фигур.
— Есть! — вытянулся в струнку тот.
* * *
Ковригин будто ненароком коснулся плечом Загоруйко у входа на пляж, куда тот выкатился мячиком, опережая остальных курортников после завтрака: надо было захватить свободный лежак.
— Гляжу — удивляюсь. Никак земляк? — Ковригин источал радость.
— Виноват, — насторожился тот и хотел проскочить мимо. — Тут все земляки, по ней, по матушке сырой, бегаем. Здесь она, правда, потеплей.
— Вот-вот, — изобразил Ковригин улыбку. — Никанор Иванович?
— Ну допустим.
— Отойдём на секунду?
— Что такое?
— Свои же, свои, — успокаивая забегавшие его глазки, приоткрыл удостоверение Егор. — Коллеги, можно сказать. Письмо писали?
— Письмо? Какое письмо? Вы что-то путаете, товарищ. — А губы выдавали, тряслись.
— Ну, ну! В Кремль?
— Передавал… — побледнел шпион.
«Зелёный, мразь! — пробежал по нему острым глазом Ковригин. — Кого набирают в органы? Пенсионеров с улицы! Чтоб неприметней, что ли?»
Он дружески похлопал курортника по плечу, но скользнула при этом рука, словно случайно, крепко перехватила локоть и слегка подтолкнула в сторону от пляжа:
— Знаем, что передавал. По этому поводу и пройдёмся. Ты на молодого сотрудника нашего угодил, он зарегистрировал поступление письма, а побеседовать, уточнить кое-что запамятовал. Да не волнуйся, тут рядышком беседочка, возле вашего же санатория.
В тени, в густой листве деревьев, в зелёной беседке удобно устроился Богомольцев. Солидный, в светлой тройке, при шляпе, он сразу производил впечатление и коротким толстым пальцем поманил к себе упиравшегося Загоруйко:
— Никанор Иванович, вижу, напужал вас наш товарищ. Вы уж простите.
Тот закраснел лицом, споткнулся и упал бы, не поддержи Ковригин.
— Что ж вы так близко всё к сердцу? — участливо покачал головой Богомольцев и указал на сиденье против себя. — По нашим сведениям вы давно уже сотрудничаете с органами ГПУ, навыкам обучены. Может, давление разыгралось? У нас в столице и здесь на море оно всегда выше, нежели на периферии. Таблеточку?.. Нет?..
Шпион с застывшим испугом в глазах отрицательно мотнул головой, не проронив ни слова.
— Центральный Комитет партии очень благожелательно относится к каждому обратившемуся за поддержкой и помощью, — как ни в чём не бывало продолжал гнуть свою линию Богомольцев. — А вам, Никанор Иванович, чего пугаться? Впрочем, извините, что это я вас всё время Никанор Иванович да Никанор Иванович… Вероятно, это ваш, так сказать, псевдоним? Нет? Это ваше настоящее, не агентурное имя? А то я, извините…
— Настоящее, — пролепетал тот.
— Тогда вам совсем повезло, — вроде как обрадовался Богомольцев, расцвёл, разулыбался. — Вы же письмо в ЦК сами привезли, а мне как раз по графику положено отдыхать, заметьте, тоже на южном побережье Крыма, тут неподалёку от вас, вот и попросили меня встретиться с вами. Я — Богомольцев, заместитель заведующего отделом. Не слышали?
— Исаак Семёнович?
— Спасибо. Оказывается, и моё имя что-то значит у вас на периферии. Приятно. Обойдёмся без формальностей, или книжонку всё же посмотрите?
— Всё так неожиданно… — Загоруйко, как прирос к скамейке, так и не двигался; испуганная маска, стянувшая физиономию, всё-таки постепенно разглаживалась, он вытянул шею, ожидая книжки.
— Вот, — помахал красным удостоверением Богомольцев и конверт вытащил, вытянул из него свёрнутый в несколько раз пакет, стал разворачивать, раскладывать на коленях, отыскивая первый лист и стараясь, чтобы Загоруйко увидел текст, убедился.
— Читать? — грозно сверкнул глазами Богомольцев.
— Не надо, — поспешил и смутился своей спешки шпион, на Ковригина покосился.
— Уйти товарищу? — понял Богомольцев.
— Что? Да. Вдвоём нам вроде как-то… — мямлил тот.
— Свободен, — сухо скомандовал Богомольцев Егору, но в последнюю секунду, когда тот уже развернулся, окликнул: — Впрочем, погоди.
И вытянулась физиономия шпиона.
— Пригласи-ка нам Василия Петровича Странникова, — подмигнул ему совсем дружелюбно Богомольцев. — Вы же знаете, Никанор Иванович, что он здесь тоже отдыхает, вот и объяснимся, так сказать, без обиняков, глаза в глаза. То, что изложено в письме, и вам, и мне известно. — Он встряхнул бумажную кучку так, что отдельные листы в траву посыпались, но не нагнулся, не проявил к ним никакого интереса. — Василия Петровича я ознакомлю на словах, все формальности будут соблюдены, как требует ЦКК.
На Загоруйко тяжело было смотреть, лицо его из красного побелело, засерело, заострились скулы, губы почти сжевал.
Странников вошёл в беседку.
— Меня Трубкин втянул… — медленно начал сползать на траву шпион. — Это всё он…
— А мы знаем. — Богомольцев взял высокую ноту. — Давно следим за ним и всей вашей вражеской группкой. Продолжайте, продолжайте.
— И письмо его… Мне даже неизвестно, что там написано.
— Лжёшь! — грубо оборвал его Богомольцев, переходя на новую тактику и тон. — Писано твоей рукой. С почерковедческой экспертизой не поспоришь.
— Я к товарищу Странникову всей душой!.. Я поддерживал его линию!..
— И опять врёшь! Вражеская фракция, в которую тебя и других втянул Трубкин, чрезвычайно опасна для государства и лично товарища Сталина!..
— Пощадите!
— Клевета на вождей
