- Что вы арестуете Пруся Он говорил, что уже в этом году оставит работу и женится на мне. А потом я встретила Вадима. Василь Корнеевич просил меня оставить Вадима, потом начал угрожать.
- Так вы не знали о тайнике в подвале вашего дома? - Этот вопрос Козюренко поставил совсем формально: Суханова, конечно, так тщательно не хранила бы собственную расписку на пятнадцать тысяч.
- Разумеется, не знала.
- И вы поддались на уговоры Пруся и решили не разлучаться с ним?
- Он же сказал, что вскоре будет иметь много денег - хватит на всю жизнь. И тогда он женится на мне. Я люблю Вадима. А он живет в общежитии.
- Следовательно, если бы Прусь подарил вам дом на Тополиной, вы бы вышли замуж за Григорука?
- Мы даже хотели выплачивать Прусю мой долг.
Козюренко улыбнулся.
- Лет пятнадцать?.. Не так глуп Прусь!
- Я тоже могла причинить ему неприятности! - зло бросила Суханова.
- Значит, Прусь понимал это и потому не пошел на конфликт?
- Он любит меня, - возразила Суханова.
- Любил?
Суханова выдержала пристальный взгляд Козюренко.
- Думаю, и будет любить! - ответила уверенно. - Но теперь, когда все выяснено, почему меня держат здесь? Не обвиняют же меня в том, что я сознательно прятала в своем доме чужие деньги? - она сделала ударение на слове "своем", и Козюренко снова невольно улыбнулся.
- Построенном на чужие деньги, - уточнил он.
- Ну что вы! Иногда я просто занимала у Пруся.
В конце концов, я верну долг.
- Кому?
- Прусю.
- Девятнадцатого мая утром, - сказал Козюрейко ровным голосом, - Пруся нашли с раздробленным черепом в кухне его дома в Желехове. Последними были у него вы и Григорук. На вас, гражданка Суханова, падает подозрение в убийстве. Мы устроим вам очную ставку с Григоруком. Хочу еще раз напомнить: чистосердечное раскаяние смягчит вашу вину.
Суханова сидела, обхватив голову руками, и полными ужаса глазами смотрела на Козюренко. Внезапно слезы потекли по ее щекам, оставляя две мокрые полоски.
Мы не убивали... - еле слышно прошептала она. - Нет, не убивали! - Руки ее упали на колени, и она всхлипнула.
Но Козюренко невозможно было тронуть слезами.
Он видел и лучше разыгранные сцены, привык верить только фактам и логике фактов, а слезы, истерики давно уже не действовали на него. Правда, было одно обстоятельство, противоречащее логике: добровольное признание Сухановой в том, что она полюбила Григорука и поэтому ездила к Прусю. Эта сметливая и практичная женщина не могла не понимать, что ее признание против них, если бы они с Григоруком действительно убили Пруся. Но, может, была уверена, что они не оставили следов, и поэтому не успела придумать лучшую версию.
Вы когда-нибудь спускались в подвал Прусевого дома? - спросил Козюренко. - Не находили там тайник с картиной?
- Какая картина? - перестала всхлипывать Суханова. - Я ни в чем не виновата, и вы скоро убедитесь в этом!
Козюренко вызвал конвоира.
- Советую вам, Суханова, хорошо подумать, - должны понимать: мы все равно узнаем правду.
Допрос любовника Сухановой ничего не прояснил.
Григорук сразу же признался, что сопровождал Полину в Желехов. Суханова хотела упросить своего бывшего поклонника, чтобы тот не преследовал их.
Вышла из дома Пруся в отчаянии, и они поссорились.
Насколько понял Козюренко, у Григорука были только меркантильные интересы: хотел стать хозяином особняка на Тополиной. Он показал, что в ответ на его вопрос, договорилась ли Полина с Прусем, Суханова устроила истерику и, вместо того чтобы сесть в такси, которое ждало поблизости от усадьбы Пруся, направилась на автобусную станцию. Григорук догнал ее и отвез домой на Тополиную.
Все сходилось, кроме одной детали: Суханова утверждала, что вернулась домой автобусом...
...Роман Панасович только что прилег на диванчик, положив под бок подушку, когда на столе снова зазвенел телефон.
- Как дела, Роман? - загудел в трубке голос начальника управления.
- Как тебе сказать... - почесал затылок Козюренко. - Двигаются понемножку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
- Ага, - засмеялся тот. - Понимаю, тупик. Вот что, брось все, и едем обедать. Ты не забыл, что обещал Нине? А сам уже два дня носа не показываешь.
Козюренко вспомнил, какими варениками угощала их Нина Павловна, и внезапно ощутил такой голод, что проглотил слюну и признался:
- Знаешь, дружище, я и правда ужасно хочу есть...
Они съели ароматный рассольник, и Нина Павловна поставила на стол тарелки с жарким. Роман Панасович засмотрелся на картошку, от которой шел пар, и не мог сообразить, какие ассоциации она вызывает у него. Наконец вспомнил и рассказал, как они с сестрой когда-то продавали подушки.
...Было это давно. Он тогда был восьмилетним мальчиком. Они недавно приехали в Киев из села, где мать учительствовала, и еще как следует не устроились. Мать захворала, лежала с высокой температурой и послала Романа с Надийкой на толкучку. Перед этим долго советовались, что продать. Лишних вещей не было - вот и решили сбыть подушки: ведь под голову всегда можно что-нибудь подложить. Надийка и Ромко взяли две большие, в красных наперниках подушки и бодро двинулись на базар. Но настроение у них сразу испортилось, когда они увидели огромное скопище людей. Это была подлинная стихия. Человеческая толпа бушевала как море, а над ней стоял неимоверный шум. Здесь господствовали свои неписаные базарные законы. С краю имели свои постоянные места "раскладники". Они продавали всякий хлам: проволоку разного диаметра, букинистическую литературу, старорежимные замки с секретами, медные краны, старые туфли и "крик моды" - вышитые гладью коврики с гномами и лебедями.
За раскладкой топтались те, что продавали старые пальто, платья и белье - одежду, которая тут же примерялась под увлеченные возгласы спекулянтов. Еще дальше, на длинных столах, стояли закутанные в старые ватные одеяла кастрюли с горячим борщом, супом, домашним жарким, от которого исходил душистый запах лаврового листа и тушеного мяса. Среди толпы сновали предприимчивые мальчишки и девчонки с ведрами воды, алюминиевыми кружками и горланили во все горло: "Ка-аму вады ха-а-лодной, ка-аму вады?"
Им будто вторили хриплые пропитые голоса мужчин, вращавших ногами деревянные станки с насаженными на ось точилами: "На-ажи та-ачить, ноожни-ицы!"
Ромко с Надийкой робко вошли на базар и выставили впереди себя подушки. Ромко был уверен, что сейчас на них набросятся, будут вырывать подушки ДРУГ У Друга и заплатят значительно больше, чем они определили дома, - не по десятке за каждую, а по крайней мере по пятнадцать. Он уже знал цену деньгам. Но к ним никто не подходил, и Надийка решила, что они стали не на том месте. Начали проталкиваться через всю толкучку к "раскладке".
Ромко крепко жал подушку к груди, созерцая базарные чудеса. Постоял немножко перед дяденькой, который держал на ладони два шарика. Дяденька время от времени подбрасывал один из них, и он ловко падал ему на ладонь, и тогда звучал выстрел - возле дяденьки приятно пахло серой. Эта забава так понравилась мальчику, что он готов был стоять тут хоть целый день, но Надийка повела его дальше.
Вдруг через плечо Ромка протянулась рука с черными полумесяцами ногтей и схватила подушку.
Мальчик испуганно прижал ее к груди.
- Продаешь? - послышалось где-то вверху.
Ромко задрал голову и увидел, что на него смотрит хитрый, прищуренный на солнце глаз. Второй глаз смотрел в другую сторону, будто что-то выискивая в толпе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
- А то как же, продаю! - робко ответил Ромко, не сводя взгляда с прищуренного глаза.
Старый оборванец изо всех сил потащил к себе подушку, и мальчик выпустил ее. Пальцы с грязными ногтями смяли подушку, перебрали наперник не заштопан ли где. Подняли подушку за уголок, пренебрежительно покачали.
- Хе, и это называется подушка? - иронически воскликнул человек. - Чтоб мои дети никогда не спали на таких подушках! И сколько же ты хочешь за такое рванье?
