На игрищах нет ни крыши, ни защиты от ветра, но нередко и дождь идет, дует ветер, метет метель, но мы ко всему этому относимся весело, увлекаясь зрелищем, гибельным для наших душ.
А в церкви и крыша есть и приятный воздух, но туда люди не хотят идти».
Все средства искусства были использованы церковью для утверждения своих взглядов на жизнь и общественную структуру.
Ораторы убеждали аудиторию в том, что «властели бо от бога устроены», что человек должен купить себе покорностью и смирением в этой жизни вечное блаженство после смерти.
Художники изображали «Страшный суд», когда, по фантастическим предсказаниям пророков, восстанут из гробов все умершие за несколько тысячелетий существования мира и бог начнет последний суд, определяя праведников в рай, а грешников — в ад, на бесконечные муки. Кисть художника рисовала безобразных чертей, хватающих грешников и бросающих их в печь, пронзающих крючьями, рвущих грязными когтями их тела…
Стройное пение и торжественное театрализованное богослужебное действо должны были показать другой, праведный полюс христианского мира.
Архитекторы стремились вознести церковные здания над хижинами и хоромами так, чтобы именно церкви создавали архитектурный ансамбль города.
Десятинная Успенская церковь в древней части Киева 989–996 гг. План. Под фундаментами — дружинные могилы IX–X вв.
Создавая свое искусство, церковь постоянно обрушивалась на светские забавы и интересы: «Горе тем, кто ждет вечера с его музыкой — гуслями, флейтами, тамбуринами… тем, кто делает вид, что не знает, какой вред приносят гусли, игры, танцы и пение».
Церковный проповедник порицает тех солидных горожан, которые внешне благопристойны, но увлекаются игрой уличных артистов, танцами и песнями, даже детей водят на пиры: «А спросите-ка этих бесстыдных старцев, как жили пророки и апостолы? Или сколько было апостолов и пророков? Не знают они этого и не ответят вам. А вот если речь зайдет о лошадях или о птицах, или о чем-либо другом, то тут они — философы, мудрецы!»
Одной из сильнейших церковных организаций были монастыри, игравшие вообще очень важную роль в истории средневековых государств. По идее, монастырь — добровольное братство людей, отрекшихся от семьи, от обычной жизни и целиком посвятивших себя служению богу. На деле монастыри были крупными землевладельцами-феодалами, владели селами, вели оптовую торговлю, ссужали деньги под ростовщические проценты и всегда находились в самой гуще жизни, принимая непосредственное участие и в повседневной «суете мирской» и в крупных политических событиях. Игумены монастырей наравне с епископами выступали как дипломаты, судьи, посредники. В монастырях существовало резкое неравенство между бедняками без роду, без племени и выходцами из боярской или купеческой среды.
Высшие церковные власти — епископы и митрополит — могли быть выбраны только из среды монахов, которых в отличие от обычных попов и дьяконов называли черным духовенством.
Некоторые центральные монастыри, вроде Киево-Печерского (основанного в середине XI в.), стали своего рода духовной академией, куда охотно поступали сыновья крупных вельмож, стремившиеся сделать карьеру. В таких монастырях были хорошие библиотеки; здесь велись летописи, сочинялись проповеди, записывались внутренние монастырские события, прославлялись монахи «подвижники», «отшельники», «молчальники».
Богатая хозяйственная жизнь монастырей и наличие в них аристократической прослойки, избавленной (как мы знаем по позднейшим данным) от черной работы, заставляли администрацию принимать меры для создания такой декоративной завесы, которая прикрыла бы собой классовую сущность монастыря и отвлекла бы внимание горожан и крестьян. Такой завесой являлись блаженные, юродивые — психически ненормальные, слабоумные или искалеченные люди, недостатки которых беззастенчиво выставлялись напоказ всем посетителям монастыря. Сохранился рассказ об одном таком юродивом Исаакии, жившем в Печерском монастыре в 1060—1070-х годах. Он был «раслаблен телом и умом», его мучили кошмарные видения, одет он был в недубленую козью шкуру; монастырские повара издевались над его слабоумием и заставляли ловить ворон. Исаакий то собирал детей и одевал их в монашеские одежды, то босыми ногами становился на горящую печь, то «поча по миру ходити, тако же уродом ся творя». Рассказ об этом несчастном был введен в летопись, и автор-монах сознательно преподносит читателю образ «божьего избранника».
Древнейшее из сохранившихся до наших дней здание Киевской Руси — Спасский собор в Чернигове (1036 г.)
К началу XIII в. мы видим проявления антицерковных и антимонашеских настроений. Смоленский поп Авраамий, славившийся начитанностью и красноречием, обратил свою проповедь к очень широкому кругу горожан, среди которых были и «малые», я «рукодельные», и рабы. Его учение было близко к учению западноевропейских вальденсов, выступавших против духовенства. Епископ и игумены судили Авраамия.
Русская церковь играла сложную и многогранную роль в истории Руси XI–XIII вв. С одной стороны, несомненна польза церкви как организации, помогавшей укреплению молодой русской государственности в эпоху бурного поступательного развития феодализма. Несомненна и ее роль в развитии русской культуры, в приобщении к культурным богатствам Византии, в распространении просвещения и создании крупных литературных и Художественных ценностей.
Но русский народ дорогой ценой заплатил за эту положительную сторону деятельности церкви: тонкий яд религиозной идеологии проникал (глубже, чем в языческую пору) во все разделы народной жизни, он притуплял классовую борьбу, возрождал в новой форме первобытные воззрения и на долгие века закреплял в сознании людей идеи потустороннего мира, божественного происхождения властей и провиденциализма, т. е. представления о том, что всеми судьбами людей всегда управляет божественная воля.
Русские люди не были так религиозны, как это пытаются изобразить церковные историки, однако религиозная идеология во всеоружии всего средневекового искусства была препятствием на пути к свободному миропониманию.
Глава пятая
Расцвет Киевской Руси (XI — начало XII в.)
К началу XI в. государство Киевская Русь насчитывало уже два столетия своего существования. Оно прошло путь от одного из союзов славянских племен к большой феодальной державе с разноплеменным населением, в котором преобладали восточнославянские племена (вошедшие к этому времени полностью), но находились так же летто-литовские прибалтийские племена и племена финно-угорские.
Летописец Нестор в своем знаменитом введении к истории Руси перечислил все славянские союзы племен, вошедшие в Русь, а затем дал перечень иноязычных народов. Каждая единица в этом перечне, очевидно, тоже обозначает устойчивый союз нескольких племен.
«А се суть инии языци, иже дань дають Руси:
Общая территория всей державы была огромна. Ее периметр составлял примерно 7000 км. Она простиралась от бассейна Вислы на западе до Камы и Печоры на востоке; от Черного моря (устье Днепра) до Белого моря и «Студеного» моря (Ледовитого океана). Половина этого необъятного пространства представляла собой редко заселенные леса Севера с их охотничьими угодьями, но и его освоенная земледельцами часть была достаточно обширна и управление всем государством было крайне затруднено. Если, например, на Белоозере происходило какое-либо событие и киевскому князю нужно было послать туда своих людей, то они прибывали туда не ранее, чем через три-четыре месяца после события. Дороги с гатями, мостами, разведанными бродами еще только-только налаживались. Проехать из Киева в землю Вятичей «дорогой прямоезжею» считалось богатырским подвигом.
Государственное начало могло утверждаться только при условии опоры на местную племенную знать, которая постепенно из «Соловьев-Разбойников» превращалась частично в великокняжескую администрацию, не теряя своих, идущих из первобытности, прерогатив по отношению к соплеменникам.
Обширность территории порождала целый ряд обстоятельств, влиявших на историческое развитие: во-первых, долгое время существовали значительные резервы расширения земледельческого хозяйства; во-вторых, существовала возможность широкой стихийной колонизации и ухода из феодальной зоны. В-третьих, дальность расстояний облегчала независимую политику и бесконтрольность местной власти. Правительство князя Владимира, как мы видели, делало многое для внедрения государственного начала: прокладывало дороги, боролось с разбойниками, переселяло «лучших мужей» в стратегически опасную пограничную зону. Одной из мер внедрения государственного начала (в характерной для средневековья форме, когда государственное нередко сливалось с личным) было размещение сыновей великого князя в крупных периферийных городах — бывших племенных центрах. Однако эта мера не помогла избавиться от местного сепаратизма. Почти весь XI век — время острых конфликтов, братоубийственных усобиц, осложненных и внешними нашествиями и крайней напряженностью социальных отношений. Сразу же после смерти Владимира Святославича началась десятилетняя усобица между его сыновьями, главным героем которой стал Ярослав, старший сын великого князя.
