— Ничего. Когда-то благодарить и благодарить будешь. Иди и готовь себя к слюбу.
Плакала, умоляла плача — зря, Келагаст оставался непреклонным. Знал же: не первая. Вон сколько их плакало, а где теперь эти стенания? Чтобы сломить как-то девушку, всем остальным, что оставил при ней, как челядниц, сказал: уйдут из лагеря лишь тогда, как уговорят Дарью стать князю женой и подготовят к свадьбе в доме. Богами поклялся: будет так и только так. Намерения его правдивые и искренние, а что умыкнул Дарью, то чуда в этом нет: такой в их земле с дедов-прадедов обычай.
Или поверила Дарья в искренность и добропорядочность княжьих намерений, никто не мог сказать, все плакала и ужасалась, а девушки поверили, это все видели. Ибо не успели остаться в одном шатре с Дарьей, как принялись обхаживать ее, льстить и умолять: «Будь щедрая с ним и ласковая. А еще покорной будь. Не какой-то другой, тебе послали боги счастье — быть княгиней у антов».
Так старались и такие уверенные были в своих стараниях, что и князя заверили: все идет как надо. А Дарья взяла и положила конец их уверенности, ее послали в баню, чтобы помылась перед свадьбой и натерла себя травами благовонными, она же… Боги светлые и боги ясные, воспользовалась, что оставили ее в одиночестве, и повесилась.
Что поднялось спустя!.. Ой, что поднялось! Князь разозлился, как раненный веприще, не знал на ком выместить злость. Поклясться могут, все-таки на них, девок-челядниц, вылился бы гнев его, если бы не подоспел гонец и не сказал: обры прислали князю-предводителю послов своих, и эти послы предпочитают видеться с ним. Поостыл, выслушав гонца, и велел отрокам скрыть где-то мертвую. Сам же занялся другими заботами и забыл о виновниках Дарьиной смерти, а те не ловили ворон, воспользовались переполохом и исчезли из лагеря.
— Как же быть с послами? — подошел какой-то и спросил князя, — Сказать, пусть разбивают палатки и ждут.
— Почему должны ждать? — удивился. — Хотят видеться, то и будем принимать.
Вероятно, немалая тревога поднялась в сердце Келагаста, а от сердца — в мыслях из-за этой неприятности с девушкой. Не подумал: обры вон, какой путь преодолели, подобало бы угостить с дороги, дать время на отдых и подумать, пока будут отдыхать, а может, и выведать, чего прибыли, что сказать, когда встретится с ними. Поспешил поставить палатки, в которых примет незваных и менее всего желаемых послов, позвал князей окольных, ведущих мужей рати своей. Чувствовал же: разговор пойдет о делах всеантских, поэтому все анты должны принять участие в нем.
Прибежище аварам без князя, конечно, дали. А о передышке они сами не напоминали. Видели же: анты готовятся принять послов кагана, поэтому пришлось позаботиться, чтобы выйти и выглядеть на переговорах достойно. И не ошиблись: их же позвали ранним вечером в палатку князя Келагаста.
Принимал их довольно торжественно. Сам восседал на возвышении праздничный, и князья союзных племен сидели вдоль не менее праздничные. Только мужи были как мужи: в привычном для ратных людей одеянии.
Не присутствие, многочисленность их, наверное, удивила аварских послов. Смотрели и говорили: вон, сколько советников у князя антов. То и тогда, как встали перед Келагастом и начали произносить ему хвалу, потом класть перед ним кагановы подарки, то и делали, что зыркали, то в одну, то в другую сторону. Не иначе, как спрашивали: зачем это?
Посол аварский был по-асийски вежлив и льстив, однако до поры до времени. Когда положили подарки и перешли к делу, не стал таким, сразу и недвусмысленно спросил, зачем это он, предводитель антов, вон, сколько воинов вывел на рубежи своей земли? Неужели это правда, что намерены выступить против ромеев, и тем самым заступиться за склавинов? А может, правдой является другое: идет на помощь ромеям?
Умиротворенный перед свиданием с послами, Келагаст снова нахмурился и не удержал себя от соблазна выплеснуть то беспокойство, что было на сердце.
— Мы, анты, в чем-то провинились перед аварами, что должны объяснять свои действия?
— Мы этого не говорим, — поспешил возразить обрин. — Всякий волен поступать так, как велит честь и совесть. А все же должны предостеречь… Собственно, затем мы и пришли к антам, чтобы сказать: земля Склавинская завоевана аварами и является с тех пор обязанной перед ними. Антский поход в Склавинию — на стороне склавинов или против них — означало бы посягательство на владение каганата.
— Так? — у Келагаста не стало, наконец, терпения, и он оборвал представителя аваров на слове. — А ты, достойный посол, вместе с родственниками своими чего-то другого не мог придумать? Это, с какого же времени вся Склавиния стала вашей? Это, по какому праву?
— Говорил уже: мы преодолели склавинов в бою, они платят нам дань.
— Ты лжешь! — взорвался гневом предводитель антов и сделал порывистое движение, чтобы встать, но ограничился лишь тем, что оперся обеими руками о стол, на котором восседал. — Склавины не были вами покорены, и дани вам не платят! Если они данники ваши и как таковые находятся под вашей защитой, почему вы поспешили с посольством к нам, а не послали в помощь им свои турмы? Почему, спрашиваю?
— Затем и пришел к князю, чтобы сказать: каганат не хотел бы, чтобы и он вмешивался в спор между ромеями и склавинами. Мы, авары, придем на помощь склавинам. Дождемся, что скажут ромеи на наше требование оставить Склавинию, и пойдем, если не оставят.
Ответ посла аварского казался довольно-таки резонным. Но именно это и раздражало, пожалуй, Келагаста.
— Склавины присылали к нам, своих кровников, людей и просили помощи в ратной битве с ромеями. А кто просил вас? Кто, спрашиваю?
Обрин заколебался, и этого было достаточно, чтобы судьба его похода повисла на волоске.
— Думаешь, я не узнал тебя? — поднялся Келагаст и встал наравне. — Думаешь, такому, как ты, поверю? Или обры столь дерзкие есть, или от богов ума не имеют, что посылают выпрашивать мира и согласия тех, кто способен сеять только смерть? Ты брат кагана Калегул, так?
— Я не скрываю этого.
— Но и не признался. Думаешь, не знаю, почему? Кто кричал тогда, когда перед братом твоим, Баяном, стояло антское посольство: «Убей этого анта!»? Кто добился того, что в палатке кагана была пролита кровь и пал жертвой брат мой Мезамир? Не ты ли? И после всего этого посмел придти и угрожать нам?
— Достойный князь! — сделал шаг вперед и встал рядом с Калегулом Икунимон. — К тебе пришло посольство от каганата, а не ослепленный ревностью отрок, который имеет гнев в сердце. Заметь, когда это бывает, говорят: когда боги хотят наказать кого-то, отбирают ум. Отобрали они и у мужей, посланных на великое дело — добыть мир и согласие. Вместо переговоров подняли они ссору, а вместо разума явили безумие. И пошел бродить хмель в мозгах, вскипели гневом никем и ничем не сдерживаемые сердца.
— Месть — голос крови! — возразил Икунимону Келагаст. — Она не знает забвения!
— Зато знает другое, — не счел нужным промолчать Калегул и прибег к угрозам. — Дубина тоже имеет два конца. Если поднимешь десницу на наше посольство, не только ты, весь род твой будет наказан жестоким наказанием. Авары не прощают невинно пролитой крови!
— А-а! Так вот, значит? — Келагаст шагнул вперед и выхватил меч. — Авары не прощают, а мы прощаем?
— Князь, остановись! — вскочил и в мгновение ока встал между Келагастом и аварами Радим. — Тут правду говорят, ты дело имеешь не с родичами кагана, а с послами каганата.
Но его вмешательство не спасло Калегула. Предводитель дулебов на то и был искусным воином, чтобы совершить, что задумал: ловко обошел тиверского князя и проткнул, успокоенного заступничеством, обрина мечом.
На мгновение все замерли. Анты смотрели на умирающего Калегула, обры — на их князя. Икунимон воспользовался этим и не стал усложнять и без того неуверенное положение своего посольства: подхватил смертельно раненного родича под руки и, пятясь, стал отступать к выходу. За ним отправились и все остальные авары, которые были смиренно-тихие и смущенные. Но тем не спасли себя. Омраченный мраком, поднявшимся в нем и вовсе затопившем его, Келагаст снова вскипел гневом и бросил клич:
— В мечи их! Порубить всех до единого, чтобы и на семена не осталось!
Тиверский князь успел встать на выходе и стал вразумлять, дулебов: остановитесь, ослепленные, не понимаете, что делаете! Но его не слушали. Увидев это, все остальные князья земли Трояновой поспешили занять свое место рядом с Радимом.
— Оказываете сопротивление? — бушевал Келагаст. — Оказываете неповиновение?
— Выполняем волю большинства, княже! — Радим ему. — Прошу повиноваться ей.
— Мы в походе. Здесь моя воля — закон. Вперед, мужи! Князья вынуждены были отступить из прохода, однако недалеко. Сразу за палаткой собрались вместе с мужами своими полукругом и оградили дулебов от обров, которые спешили уже покинуть лагерь.
