Геринг оставил в гардеробе свой великолепный мундир, на серой куртке у него не было никаких знаков отличия. Ему захотелось навестить линию фронта, в чем я не видел ничего странного. Какой-то генерал из его свиты шепнул мне на ухо: «Вы берете на себя слишком большую ответственность».
Уже спускались сумерки, поэтому я приказал остановить машины на дороге в Крайник Дольны. Далее мы вместе шли пешком, вынужденные иногда падать на землю, если недалеко разрывался артиллерийский снаряд. Маршала особенно интересовали догоравшие кое-где вражеские танки. Для него оказалось очень важным посетить передовую зенитную батарею с орудиями калибра 88 мм, которая принадлежала Люфтваффе, но использовалась как противотанковая, и поздравить расчеты с хорошими результатами боя. Он пожал руки нескольким солдатам и раздал бутылки со шнапсом, сигареты и сигары, которые имелись в большом количестве у свиты. То же самое повторилось на боевых позициях стрелков-парашютистов.
Была уже глубокая ночь, когда я сопровождал Германа Геринга к большому мосту на Одере.
— Завтра они еще по нему не пройдут! — сказал он.
— Никогда не пройдут, до тех пор, пока мы его защищаем, рейхсмаршал!
На прощание он сказал несколько восторженных слов в адрес этой «дивизии, возникшей чудесным образом из-под земли». Снова я увидел его только в Нюрнбергской тюрьме.
Насколько хорошо пилоты и артиллеристы Люфтваффе сражались на земле, настолько в воздухе силы Люфтваффе зарекомендовали себя с отрицательной стороны в Шведте. Уже во время проведения первой разведки в сторону Хойна мое внимание привлек странный вид покинутого небольшого аэродрома, на краю которого оставалось несколько слегка поврежденных самолетов. Я вышел из бронеавтомобиля, и обнаружил в ангарах, а также в зале связи большое количество оружия и снаряжения в отличном состоянии. Все указывало на то, что аэродром, как и многие другие места, оставляли в панике. Мы забрали то, что можно было использовать, а остальное уничтожили. После возвращения в Шведт я встретил ожидавшего меня полковника Люфтваффе, являвшегося комендантом аэродрома. Он вернулся, терзаемый угрызениями совести. Он объяснил мне, что его подразделение, отрезанное от основных сил, напрасно ожидало приказаний. Генерал, бывший его начальником, исчез.
— Мой дорогой, — ответил я, — это плохо, что вы потеряли голову в таких обстоятельствах. Вам, как и мне, известен военный уголовный кодекс. Боюсь, что вас осудят за оставление своего поста. Я должен сообщить об этом командующему вашим воздушным флотом, генерал-полковнику фон Грейму. Прошу вас оставаться под домашним арестом.
Когда подполковник оставлял аэродром в Хойне, плацдарма еще не существовало, поэтому данный вопрос находился в компетенции Люфтваффе. Однако я был удивлен, увидев на следующий день приземляющийся на казарменный плац «Физелер-Шторх». Из него вышел генерал-полковник Роберт фон Грейм и приказал отдать подполковника под суд Люфтваффе. Во время процесса установили, что настоящим виновником является один пропавший без вести генерал, поэтому подполковника приговорили только к тюремному заключению с правом искупления вины на поле боя. Он немедленно был включен в состав боевой группы «Шведт», в рядах которой мужественно и храбро сражался. Впрочем, он остался жив и невредим.
28 февраля 1945 года мостовой плацдарм в Шведте все еще держался. Из двадцати пяти месяцев на посту руководителя подразделения специального назначения во Фридентале, четырнадцать месяцев я провел на фронте или участвуя в вооруженных операциях. Могу сказать, что мы действительно воевали.
Плацдарм на Одере был создан для реализации стратегической цели, существовавшей лишь в воображении Гиммлера. Она заключалась в организации и удержании в течение определенного времени какого-либо пространства, необходимого для подготовки контрнаступления армейского корпуса. Одновременно боевая группа, а затем дивизия «Шведт» сыграли тактическую роль по обороне этого участка фронта, не предусматривавшуюся ранее штабом группы армий «Висла». Советским армиям не удалось форсировать реку, а передовые отряды Жукова были убеждены, что в 60 километрах от Берлина, в Шведт, немцы готовят контрнаступление.
Что касается боев внутри и снаружи оборонительных позиций, они, безусловно, относятся к традиционной войне. Однако нам, несомненно, не удалось бы с нашими скромными средствами долго вводить неприятеля в заблуждение, если бы не подготовка и великолепный боевой дух моего подразделения, являвшегося основой обороны, если бы не летучие батареи, установленные на грузовиках и судах, а также еще одно подразделение, значительно досаждавшее противнику. Я имею в виду роту снайперов из Фриденталя под командованием Одо Вильшера.
В массиве Гран-Сассо и на Замковой Горе нельзя было стрелять. В Шведте это необходимо было делать, и притом метко. Я часто пытался оказать давление на высокопоставленных генералов нашего командования: «Почему, — спрашивал я, — у нас систематически не используются взводы снайперов, существующие во всех дивизиях?» Мы видели работу русских снайперов в первые дни кампании 1941 года. Они были грозны, и их опасались не зря, так как они уничтожали в основном офицеров и унтер-офицеров.
В Шведте Вильшер маскировал ночью своих стрелков по двое на «ничьей земле». Я уже вспоминал, что мы взорвали лед на Одере выше Шведта; в начале февраля наступила легкая оттепель, и огромные куски льда отрывались с деревьями и ветками на них. На этих льдинах стрелки Вильшера маскировались натуральным образом и были мобильны. Я оцениваю, что успех нашей обороны самое меньшее на 25 процентов зависел от них.
В феврале мне пришлось еще раз встретиться с Гиммлером, его сопровождали командир переданной мне «Бомбардировочной авиационной эскадры 200» полковник Вернер Баубах, а также министр вооружения и военного производства Альберт Шпеер.
Шпеер, всегда понимавший и выполнявший мои желания, был в хорошем настроении — не в таком, как он позже написал в «Мемуарах». Там он пишет, что уже в половине февраля 1945 года принял непреклонное решение уничтожить Гитлера, так как он осознал, что «в течение двенадцати лет вел бессмысленную жизнь среди убийц». Как можно было жить среди убийц и не вызвать даже малейшего подозрения, особенно если с 1933 года ты являешься фаворитом Гитлера и тебя вынесло на вершину славы, а также на один из самых ответственных постов во время войны?
Некоторые руководители национал-социалистского государства оказались в первые дни мая 1945 года задеты так называемым комплексом движения Сопротивления. Их было не очень много, но они были.
Я могу только сказать, что в половине февраля 1945 года позиция Альберта Шпеера была далека от «оппозиции». Он вел себя как усердный министр Третьего рейха. Возможно, он маскировался, — если это так, то маскировался он отлично; к Генриху Гиммлеру он относился, как к преподобной особе. Меня вызвали в ставку с целью информирования об интенсификации воздушной войны на Востоке. Я сам слышал, как Шпеер обещал рейхсфюреру, что новые самолеты и специальные летающие бомбы появятся в начале апреля. Сегодня Шпеер уверяет, что тогда он считал все надежды иллюзорными. В тот же самый февральский день я беседовал с ним в течение короткого времени тет-а-тет. Я спросил его о подробностях, касающихся знаменитого «секретного оружия», о котором нам без устали говорили с осени 1944 года. Он мог мне сказать, чтобы я оставил всяческую надежду; он же ответил: «Решения вскоре будут приняты!»
Это было предложение, которое солдаты слышали очень часто. Я не удивлен, что Шпеер забыл его написать в своих «Мемуарах», — меня удивляет другое, а именно, что в то время, в феврале 1945 года, бесспорно, умный Шпеер серьезно думал об убийстве Гитлера. По крайней мере, он так утверждает. Предположив, что у него в действительности было намерение удушить газом всех обитателей бункера в канцелярии рейха, он должен был знать, что это явилось бы причиной хаоса. Об этом торжественно заявил адмирал Дёниц и другие тоже.
После смерти Гитлера немецкий народ должен был безоговорочно капитулировать. Именно это требование Рузвельта, Сталина и Черчилля затянуло войну еще на два долгих года. Кто от этого выиграл?
28 февраля вечером меня вызвали в ставку фюрера в Берлин — на этот раз речь шла о Западном фронте. Однако все труднее становилось организовывать толковые операции. Фриденталь подвергся серьезной бомбардировке, а Би-би-си три раза сообщало, что «ставка похитителя Муссолини, Скорцени, полностью уничтожена». В действительности самые важные службы еще раньше были направлены в Хоф, в Баварии, однако это не облегчило мне организацию упоминавшейся уже акции под мостом в Ремагене.
Служба радиоперехвата сообщила мне иную информацию Би-би-си, согласно которой Гитлер произвел меня в генерал-майоры и назначил на важный пост в руководстве обороной Берлина. Би-би-си сообщало, что я якобы буду проводить чистки. В действительности Гитлер вручил мне Дубовые листья к Рыцарскому кресту за оборону Шведта и поздравил меня. Я спускался по лестнице канцелярии, когда он вышел из зала совещаний. Его вид привел меня в ужас: согнутый, с седыми волосами, он производил жалкое впечатление. Это было 29 или 30 марта.
