Советской власти. В первых картинах, когда на селе завязывается борьба за колхозы, в Дудареве сквозят недоумение и беспокойство, а не злоба и ненависть. Ему непонятны речи Ксени и Морева, зовущих крестьян к новой колхозной жизни. Сердце его наполняется тревогой, когда он видит, что в привычный уклад вторгаются незнакомые силы. Все тронулось с места и потеряло достоверность. Его «исход» с земли — это бегство от себя, от своих сомнений. И в то же время с этим уходом из села для него связан радикальный разрыв со своим прошлым.
В тот вечер, когда Егор вместе с семьей выехал за околицу родной деревни и исчез в необозримых пространствах, началось его освобождение от прошлого, от древней власти земли, от инстинкта собственника, о котором такими сильными словами говорил Аким Морев. Земля, стоявшая веками на трех мужицких китах, сдвинулась с места. Человек ушел в мир, словно в плавание по необъятному морю в поисках нового материка.
В своей бездомной жизни Егор освободился от прошлого. Этот смысл путешествия Егора раскрывается в сцене возвращения домой. Он приходит один. От старого у него остался только коняга Серко, с которым когда-то он вышел из села. Его многочисленная семья исчезла. Жена Татьяна умерла где-то под Каспием. Младшего сына еще раньше убили кулаки. В какой-то драке убит и старший сын Петр, а сноха «на Урал сиганула». Обо всем этом Егор рассказывает со странным легкомыслием, равнодушием и даже цинизмом, как будто он говорит не о себе, а о постороннем, далеком человеке. Прошлая жизнь этого шестидесятилетнего чудака со слепой привязанностью к своему дому, к своему полю, к своей земле исчезла, словно развеялась по ветру.
Прекрасно сделана сцена возвращения Егора в родное село. Он приходит осенней ночью, когда деревня спит и только в некоторых избах горит огонь. На нем пиджак молочного цвета с золочеными пуговицами Этот странный, почти шутовской костюм делает Егора еще более чудаковатым, непохожим на других людей, потерявшим облик крестьянина. Он пришел из какого-то другого мира. Украдкой он пробирается вдоль улицы и заглядывает в окна, узнавая своих старых знакомых. Нужно думать, что он целый день ждал этого позднего часа, чтобы прийти незамеченным, ждал где-нибудь в ближайшем лесу на пригорке и слушал шумы села, стук молотилки, пыхтенье тракторов, знакомые голоса, смотрел на людей, работающих в поле.
В новый тур своих жизненных странствий Егор вступает налегке, как будто освобожденный от всего, что мучило его раньше трудными, неразрешимыми вопросами. Он снял с себя тяжесть, мешавшую ему ходить по земле легкими шагами.
Изменился и его внешний облик, его манера держаться: у Егора появились черты легкомыслия и шутовства. Он разговаривает балагуря, смешивая серьезное с шуткой и прибаутками. Тон шутника исчезает у него только в те минуты, когда Егор остается наедине с собой.
Из этого мы можем заключить, что новая манера появилась у него неспроста. Под шутками и прибаутками он как будто прячет себя от окружающих людей, отгораживается от них, старается оберечь от их взгляда свой внутренний мир.
Это — то, что в нем осталось от недавнего прошлого, от пережитой драмы: замкнутость, отъединенность, недоверие к окружающим. Душа Егора откроется перед всеми только после одного важного случая в его жизни, после трудного испытания, которое ему еще предстоит пройти. В этом испытании с его лица слетит, как будто свеется ветром, и та усмешка шутника и сказочника, которой он закрывается от людей.
Таким испытанием оказалось соревнование бригады Егора с бригадой его товарища Ивана Балясова, сыгравшее такую неожиданную роль для всех участников драмы в их борьбе за новый нравственный закон жизни. Егор рано радовался своему освобождению. Инстинкт собственника зашевелился в нем в неожиданный момент. Прекрасно работал Егор со своей бригадой. Его поля были хорошо засеяны, унавожены и приготовлены на зиму. Все обещало чудесный урожай и победу Егора в соревновании. Но неожиданно бригада Егора оказалась уличенной в тяжелом проступке. Обнаружилось, что Егор «умыкал» навоз и хворост у балясовской бригады.
Молчаливые, сумрачные, затаив в себе гнев, собираются колхозники в избе Егора, чтобы судить его. Высоко драматична эта сцена суда. В ней драматург, как и всюду в своей пьесе, говорит о вещах как будто очень мелких, сугубо бытовых. Медленно идет разбирательство об украденном навозе, о сворованных санях. Но за этими мелочами вырастает что-то большое и значительное — как будто люди заглядывают в себя и перебирают шершавыми руками самые скрытые мысли; как будто с души человеческой отваливаются пласты засохшей грязи, и чистые, никогда еще не тронутые чувства и мысли выходят к жизни наподобие ранних побегов травы. Затрудненный ритм сцены суда создает ощущение напряженной внутренней тишины и глубокой сосредоточенности.
Долго отшучивался Егор, не понимая, что за его судят: ведь он воровал не для себя, а для бригады, стараясь как можно лучше выполнить взятое на себя обязательство. Но постепенно им овладевает смятение. И когда поднимается вопрос об исключении его из колхоза, он опускается на колени перед народом.
Извилистый путь, которым идет Егор Дударев в поисках своей Муравии, это только одна тропинка, протоптанная одиноким странником. Может быть, она была неизбежной для самого Егора. Может быть, он и не мог найти для себя нового пути без этих метаний, без этого душевного смятения и бегства от себя. Но другие люди шли за эти годы иными дорогами, более прямыми и, может быть, более трагичными. Отсюда та обида и недоверие, которые проскальзывают в отношениях колхозников к Егору, особенно в минуты, когда в нем обнаруживается лицо индивидуалиста, человека себе на уме, замкнутого и недоверчивого. Только исповедь Егора в сцене суда до конца примиряет с ним его товарищей.
Егор создан драматургом как реальный бытовой персонаж. В жизни нередко встречаются точно такие хитроватые хозяйственные мужички, незаметные по внешности и прячущие за шутками и побасенками какие-то свои тайные думы. Еще чаще мы их встречаем в пьесах о деревне, где они по стандарту играют роль перестраивающихся хозяйственных мужичков. Очень легко, конечно, исчерпать характеристику Егора, причислив его к категории таких стандартных шатающихся середняков. Для этого есть все данные в биографии и его поведении. Конечно же, Егор — середняк и притом «колеблющийся». Многое в его судьбе определяется именно такой его социальной природой. Но во внутреннем облике Егора есть нечто более глубокое и обобщающее, что выводит его за узкие рамки только этой категории персонажей и превращает в поэтический образ более широкого содержания.
В Егоре живет не только мужицкий собственник в узком значении этого слова. На
