И, кстати, о Петьке. Нельзя же врать ему вечно. Я не его девушка и никогда ей не была. Он дорог мне как друг, но он-то ищет во мне совсем иного…
Телефонный аппарат стоит на тумбочке, словно ожидая меня. Решительно подхожу и набираю пять знакомых с детства цифр. Подходит Петькина мама, но мои опасения напрасны. Петька дома и даже берет трубку.
– Как ты могла? – только и произносит он.
– Прости, Петя.
– Ты действительно ушла с ним? С этим хлыщем? С Антоном? – имя он буквально выплевывает в трубку.
– Я сейчас у него дома, Петя. Ты ведь понимаешь, что для нас с тобой – это конец.
Мне в ухо бьют короткие гудки. У меня больше нет парня, у меня больше нет друга. На что я променяла его? На огонь в камине и весьма неясные перспективы. Мне надо бежать из этого дома, пока хозяин слишком занят, чтобы остановить меня. А я не бегу. Сворачиваюсь калачиком на диване перед камином и смотрю на огонь. Вспоминаю, как в детстве мы жгли костры с папой. Он всегда устанавливал в середине нечто вроде башенки, и говорил, что это замок, окруженный неприятелем. И маленький замок горел, его невидимые защитники сражались отчаянно, но огонь всегда побеждал.
Видимо я задремала. А проснулась от того, что Анхен осторожно взял меня за руку.
– Пойдем, надо поужинать. Ты ж небось с утра голодная.
Он сидит передо мной на корточках, волосы распущены, алую рубаху сменила скромная серая футболка, да и штаны модели «мальчик-красавчик» уступили место чему-то более удобному и не пафосному. Он смотрит на меня спокойно и прямо, словно ничего и не случилось. А может, по его меркам – ничего и не случилось, а я не совсем безумна, чтобы возвращаться вновь к столь опасной теме.
– А ужин уже принесли? – он кивает. – А можно я поужинаю здесь? – камин давно прогорел, но в гостиной по-прежнему тепло, и так не хочется тащиться куда-то вниз…
– А я потом буду спать с головной болью и раскрытыми настежь окнами? У меня кухня отделена от жилых помещений не совсем случайно.
– В смысле? Тебе не нравится запах человеческой еды?
– В основном нет. Он тяжелый и большей частью неприятный. Терпеть могу, но не более. Пойдем, пока все не остыло.
Я послушно спускаюсь с ним на кухню и сажусь за накрытый стол. Он достает из шкафа два хрустальных бокала и графин, полный темно-красной жидкости.
– Ты ведь не откажешься выпить со мной за твой первый визит в мой дом? – лукаво поглядывая на меня, он разливает жидкость по бокалам.
– А это что?
– Что за вопрос? Кровь, конечно, – он неторопливо подносит свой бокал к лицу, демонстративно вдыхает аромат. – Вернее, напиток на ее основе. Кровь слишком быстро свертывается, требуется специальная обработка…
Я нервно сглатываю.
– Ты же не думаешь, что я стану пить кровь?
– Ну, просто чокнись со мной и сделай глоток. Прояви уважение к хозяину дома, не так уж сложно.
Я послушно чокаюсь, и завороженно смотрю, как он подносит свой бокал к губам и делает глоток, не отрывая от меня глаз. Затем еще один…
– Нет, прости, я не стану это пить, – я решительно ставлю бокал на стол.
– Не любишь морс? – чуть выгибает он бровь.
– Что?
– Морс, принцесса. Обычный, ягодный. Из ресторана принесли вместе со всем прочим, – он спокойно отставляет свой бокал. – Как же просто тебя развести. Ну ты взгляни: и цвет не тот, и консистенция. Я уж не говорю про то, что у вампиров в принципе нет традиции застолья.
– Но ты же пил, я видела.
– Жаль тебя разочаровывать, но напиток на основе клюквы не относится к числу сильнодействующих ядов. Вкус, конечно, весьма специфический, но ради того, чтоб увидеть у тебя подобное выражение лица, можно и потерпеть, – он откровенно потешается.
– Ты!!! – я даже слов подобрать не могу от возмущения. Развел, как ребенка. Или… разводит? Очень внимательно смотрю на жидкость в бокале, взбалтываю, нюхаю. Похоже, действительно морс. Осторожно делаю глоток. Морс, просто морс.
– Ну, ты же ждешь от этого дома чего-то особенного, вампирского, – пожимает он плечами, – а мне и предложить-то особо нечего. Приходится импровизировать.
Я демонстративно опускаю взгляд в тарелку. Представить себе что-то более «вампирское», чем вампир, пытающийся заявить на тебя свои права, мне как-то сложно. Ужин проходит в молчании. Анхен просто сидит и ждет, пока я закончу. Затем составляет посуду в мойку и вновь уводит меня наверх.
– Значит, ты полагаешь, что как хозяин я должен развлекать тебя светской беседой, а не приставать со всякими глупостями?
– Ну, раз уж на фортепьяно ты мне не сыграешь… Кстати, а может твоя Инга просто играла плохо, а инструмент тут не причем? – не смогла удержаться, совсем позабыв, что критиковать святую Ингу мне категорически не рекомендовано.
– Конечно, она играла плохо, – Анхен неожиданно соглашается, не выказывая признаков недовольства. – Пальцы не слушались, не попадали по клавишам, а она сидела и плакала, не в силах сыграть простейшую мелодию. Я нанял ей учителя и назначил им уроки в девять утра, а сам сбегал на работу. Впрочем, вечерами она тоже играла. Тренировалась. Она упорная, у нее в итоге получилось… Но дело не в Инге. Я не совсем дикий мальчик, в консерватории бывал, игру тех, кто считается мастером своего дела, слушал, и не раз. Мне просто не нравится сам инструмент, кто бы на нем не играл.
– Зачем же тогда ты покупал его, терпел ее игру в собственном доме?
– Ей было это нужно, – он пожимает плечами. – А я был перед ней виноват.
Моя челюсть с грохотом трескается об паркет, кажется, даже разваливаясь пополам. Это что ж он такого натворил, что признает себя виноватым? И даже готов был искупать это с явным дискомфортом для себя, любимого? Я была уверена, что он мнит себя полностью непогрешимым.
Анхен отворачивается.
– Ты, кажется, хотела взглянуть на старые фотографии? Пойдем, поищем, – он открывает дверь кабинета, предлагая следовать за ним.
Захожу. Большой письменный стол у окна, все стены от пола до потолка занимают книжные шкафы. Книги рассматривать неохота, смотрю в окно. За окном цветет сирень. У нас тоже за окнами растет сирень, один из кустов мама с папой лично сажали, когда только в этот дом переехали. Но почему-то только ленивый не считал своим долгом отломить ветку-другую для личного пользования. И стоит она у нас каждую весну вся ободранная, лишь на самой макушке, куда без стремянки не дотянуться, горят последние цветущие кисти. Интересно, а за попытку обломать сирень в вампирском дворе обламывают только руки или начинают сразу с шеи?
– Иди сюда, – зовет меня Анхен. Он сидит на коленях перед одним из шкафов, нижняя створка которого открыта, и перебирает стоящие там папки. Наконец одну из них вытягивает. Я тоже опускаюсь на колени рядом с ним, и он протягивает ее мне, аккуратно завязанную на веревочки. – Держи. Это работы выдающихся мастеров своего дела, в первую очередь они ценны именно этим. Фамилии авторов этих портретов все до одной сейчас можно найти в учебниках по истории фотографии. Ну а на фото – есть вампиры, а есть и люди. Даже интересно, сумеешь ли ты увидеть разницу.
