– Что это за тетрадки? – спросила, не выдержав, Варька, глядя, как я бездумно листаю исписанные каллиграфическим почерком страницы.
– Память. Все, что осталось мне от моей самой лучшей подружки.
– А что с ней стало? Она тоже умерла?
Я вспомнила, что у этой девочки умерли все. Даже лошадки. И не смогла сказать «да».
– Нет, она встретила свою мечту. Свою самую большую любовь. И улетела мечте во вслед. И где-то там, в прекрасном саду, где цветут только розы, она сама превратилась в цветок, что распускается раз в году на самом прекрасном розовом кусте. И ее возлюбленный, проливая горькие слезы, целует ее лепестки. Потому что если в течение ста лет он каждый день будет проливать на цветок хотя бы одну слезинку, то она вновь возродится девой, и останется с ним уже навсегда.
– Как же он будет проливать слезы каждый день, если цветок цветет раз в год? – прицепилась Варька. Вот ведь вредный ребенок! Я ей такую легенду придумала, а она…
– А что случилось на самом деле?
– Так и случилось, Варь. Она полюбила вампира. И улетела с ним через Бездну.
– Счастливая. А ты когда-нибудь видела вампира?
– В университете. Но только издалека. Знаешь, на них лучше смотреть издалека, тогда они кажутся гораздо красивее, чем они есть на самом деле.
– А на самом деле, что же, некрасивые?
– На самом деле у них зубы торчат.
– Как это? – поразилась Варька.
– Давай нарисую.
Немного разгребла на столе (увы, Варвара тоже не была аккуратисткой), нашла клочок не изрисованной еще Варькой бумаги и изобразила. Наверное, все же Лоу, хотя кто знает, сам бы он себя вряд ли узнал. Но я постаралась, чтоб вышло красиво. И рубашечка с рукавами-парусами, и длинные полы камзола, и сапожки выше колен. И да, кудри. Кудри его развевались по ветру, превращаясь почти в облака. Мечта. А потом с удовольствием пририсовала ему гадючьи зубы. Дли-и-нные – длинные, до середины груди. И кровь, что с них все капает и капает, аж целая лужа внизу натекла.
– Держи. И никогда не забывай, что на самом деле они вот такие. И не вздумай в кого из них влюбиться.
– Ну вот, испортила такую картинку, – вздохнула глупая девчонка. – А ты можешь мне такого же, но без зубов нарисовать?
– Вампиров без зубов не бывает, дурочка. Думаешь, поцелуй вампира – это вечное блаженство? Только в сказках. А в жизни это оказывается очень больно, очень стыдно и совсем не красиво. А потом вообще умираешь, а ему даже не жаль. Он стишки сочиняет. Веселые.
– Ну и с чего ты все это взяла, если никогда их не встречала? – я могла быть ее сестрой, могла не быть ей, но верить мне в данном вопросе она не собиралась.
– Зато она, – я кивнула на Лизкины тетрадки, – встречала. Очень близко. И она все это поняла. И рассказала мне. Только было уже слишком поздно. Он все равно ее убил.
– Может, и не убил. Ты же сказала – увез через Бездну. А что там, на той стороне Бездны? Ты не знаешь. И никто не знает. Может, она все еще жива. И гораздо счастливее нас.
Мне бы ее детскую веру.
Вот только идея с зубастым вампиром оказалась навязчивой. Да еще рисовала я всегда неплохо. Даже в художественную школу пару лет ходила. Потом бросила, правда, увлечение оказалось недолгим. Но вот сейчас меня как проняло. Сидела на лекциях и калякала. День за днем, уже какую неделю. И красавца-мерзавца Лоурэфэлушку, и напыщенного, как индюк, Гоэрэ, и милейшую кузину-черноглазку. Ну и, конечно же, Его, светлейшего и непогрешимого, во всех возможных видах и образах. Улыбочку помилее, клыки поомерзительней…
Первой заметила мои художества Марийка. Смотрела-смотрела, потом не выдержала и расхохоталась.
– Слушай, если он это увидит, – она безошибочно ткнула пальцем в нарисованного Анхена, – ты будешь мыть не только больницу, но и весь Светлогорск. Причем возможно – зубной щеткой.
– А ты ему не показывай. А то боюсь, если он это увидит, мытьем не обойдется. А устроит он мне примерно следующее, – я парой штрихов изобразила столб, полуобнаженную деву, прикованную к нему наручниками и, конечно, его – с длиннющим хлыстом в когтистых лапах, глаза вытаращенные, изо рта не только клыки до колен торчат, но и пена капает, на ногах когти аж сапоги прорвали. Ну да, те самые, черные. А ведь как у Лоу на Горе, пришла вдруг мысль. Но додумать я не успела.
– Не, ну это ты переборщила! – хохотала Марийка. – Чтобы наш вежливый, благовоспитанный куратор, да в зверство впал? Из-за каких-то рисунков? Да ни в жизнь не поверю.
– Из-за рисунков не знаю, не пробовала еще, – веселье выходило несколько истеричным и на глубоко не одобренную Великим и Ужасным тему, но остановиться я уже не могла. – А вот если слегка наехать на этого, – я ткнула пальцем в весьма недурно получившегося Гоэрэ с павлиньим хвостом, – мигом озвереет. Субординация.
– Светлейшие девы может и со мной поделятся причиной веселья? – нависший над нами профессор Лимеров явно нуждался хоть в чем-то, что могло бы его развеселить. Потому как был он мрачнее тучи. Причем не только сейчас, а вообще всегда. Сухонький, невысокий, не слишком-то солидного возраста, он, вероятно, чувствовал себя не особо уверенно, и потому крайне болезненно относился к проявлению невнимания к своей персоне.
– Простите, профессор, – мы быстренько опустили глазки долу, я еще и тетрадку с перепугу захлопнула, вместо того, чтоб просто страницу перевернуть.
– А что это вы тетрадку закрыли, лекция не закончена пока, – тут же прицепился Лимеров. – Вы ее вообще пишете?
– Да, профессор, конечно.
– И я могу взглянуть?
– Простите, но это моя тетрадь, профессор. И то, что вы читаете у нас лекции, не дает вам права обыскивать мои личные вещи, – запомнит, понятно, и на экзамене будет валить, но, как говорил один вампир, были бы знания. А вот если заглянет в тетрадку…
– Да как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне! – он аж побелел от негодования. Уважающий себя человек (или вампир, не смогла не расширить свою мысль я) просто выгнал бы после такого взашей. А этот, видно, не достаточно себя уважал. И готов был добиваться этого уважения от других – любой ценой. – Немедленно отдайте мне тетрадь!
Дальше последовала абсолютно безобразная сцена. Я вцепилась в тетрадь, он вырывал, с остервенением выкручивал ее у меня из рук, разгибал пальцы… Вырвал, понятно. Всю измятую, почти изорванную.
– Вы же мне палец сломали! – я очень надеялась, что это не так, но больно было, словно это правда.
– И что же у нас тут такого секретного? – добившийся своего профессор меня не слышал, он развивал успех. – Что, из всей лекции вы услышали только название? Ну похвально, что сумели услышать хоть его.