была открыта ветру, и девушка смогла разглядеть, что у него смуглое обветренное лицо и черные волосы. За собой он тащил сани.
При виде незнакомца ее охватили тяжкие мысли. Нельзя отказать в помощи чужаку в случае нужды — таков был закон ее народа. Но этот воин был высокого роста, выше любого имасса. Наверняка он сильно проголодался, и, учитывая, насколько слабы были сейчас ее соплеменники, он мог бы забрать себе все, что захочет. К тому же девушку беспокоили его сани — она поняла, что на них лежит завернутое в шкуры тело. Если там кто-то живой, придется позаботиться и о нем тоже. А если мертвый — то этот воин навлечет проклятие на ее народ.
— Проклятие? — переспросила Пустелла. — Что еще за проклятие?
Калап растерянно моргнул.
Поняв, что конкретного ответа на этот вопрос у рассказчика нет, я откашлялся.
— Смерти не место в подобных стойбищах, Пустелла, и это правильно, как раз так и должно быть. Именно поэтому старики, когда они решают, что им пришло время умереть, уходят в белую даль. Именно поэтому всю добычу разделывают вдали от стойбища, куда приносят только мясо, шкуру и кости, из которых собираются сделать орудия — дары, необходимые для жизни. Если же смерть проникает в стойбище, значит его обитатели прокляты и должны незамедлительно умиротворить Похитителя Жизней и его рабов-демонов, чтобы смерти не приглянулось стойбище и она не решила в нем поселиться. Когда Похититель находит себе дом, все живое в нем вскоре умирает, понимаешь?
— Нет.
Я вздохнул:
— Это одно из тех облеченных в духовную мантию правил, которые на самом деле имеют вполне мирскую суть. Мертвый или умирающий может принести с собой в маленькое стойбище заразу и болезнь. В столь тесном сообществе любая инфекция способна убить всех до единого. Соответственно, у имассов имелись определенные правила для предотвращения подобного, но правила эти, увы, противоречили другому закону — никогда не отказывать гостю, испытывающему нужду. Так что девушке было о чем беспокоиться.
— Но он же наверняка принес им зло! Может, это был сам Мрачный Жнец!
— Похититель Жизней, — поправил я. — Так зовут Повелителя Смерти жители Арэна.
Калап вздрогнул, стараясь не встречаться со мной взглядом. И продолжил:
— Так она стояла там, вся дрожа, в то время как чужак, явно выбравший ее своей целью, остановился в девяти шагах. Девушка сразу же поняла, что он не из племени имассов. То был фенн родом с горных вершин, великан, в чьих жилах текла кровь тартено-тоблакаев. И еще она увидела у него боевые раны под рассеченной во многих местах шкурой тенага. Правая его рука почернела от запекшейся крови, как и лицо местами. Какое-то время он молчал, не сводя с девушки тяжелого взгляда, затем сказал…
— Закончишь завтра вечером! — Крошка Певун зевнул во весь рот.
— Не выйдет, — прорычал Тульгорд Виз. — Мы не сможем проголосовать, если один рассказ останется незавершенным.
— Я что, говорил, будто не хочу услышать продолжение? — возразил Крошка. — Просто мне спать охота, только и всего. Так что дослушаем завтра вечером.
Заметив, что Красавчик Гум пытается привлечь мое внимание, я в ответ лишь поднял брови и пожал плечами.
— Но я хочу услышать рассказ Красавчика! — сказала Глазена Гуш.
Красавчику, похоже, не терпелось заткнуть ей рот, судя по судорожным жестам его рук, будто сжимающих горло, хотя кто мог точно это утверждать, кроме него самого?
— Тогда завтра днем! То же самое касается и второго рассказчика — время у нас есть, а раз нам все равно нечего делать, кроме как идти, пусть развлекают нас до захода солнца! Ну как, решено, Блоха?
— Угу, — кивнул Блоха. — Мошка?
— Угу, — сказал Мошка.
— Но ведь ночь еще только началась, — возразил Арпо Снисход.
Судя по всему, внезапная отсрочка смертных приговоров огорчила некую благочестивую часть его души, жаждавшую справедливого суда, и лицо Арпо приобрело воинственное выражение, будто у обиженного ребенка.
Неожиданно всех удивила Пурси Лоскуток, заявив:
— Тогда я расскажу историю.
— Но, моя госпожа, — выдохнул проводник, — все решено, и нет никакой нужды…
— Я желаю поведать историю, Сардик Фью, и так оно и будет, — решительно объявила она, заставив всех замолчать, и тут же заколебалась, словно испугавшись собственной смелости. — Признаюсь, я не особо хорошая рассказчица, так что простите, если вдруг буду иногда запинаться.
Кто мог бы ей этого не простить?
— Это тоже история женщины, — начала Пурси Лоскуток, уставившись в пламя и сжимая в изящных пальцах глиняный сосуд. — Да, женщины, которую любили и которой поклонялись столь многие… — Она резко подняла взгляд. — Нет, она не была ни танцовщицей, ни поэтессой, ни актрисой, ни певицей. Талант ее был прирожденным, и к его совершенству невозможно было что-либо добавить. Собственно, это был даже не талант, а случайное стечение многих обстоятельств — линий, форм, черт лица. Короче говоря, моя героиня славилась необычайной красотой, и красота эта предопределила ее жизнь и будущее. Ее ждало удачное замужество, в котором все восхищались бы ею, словно драгоценным произведением искусства, пока годы не похитят ее красоту и ее прекрасный дом не превратится в своего рода гробницу, а муж, в чьих глазах идеал красоты останется навеки юным, редко станет посещать по ночам супружескую спальню. Ее ждали богатство, изысканные яства, шелка и празднества, а может быть, и дети. Но в глазах ее до самого конца осталось бы некое… некое невысказанное желание, полное тоски.
— Это не история! — заявила Глазена Гуш.
— Я еще только начала, дитя мое…
— Как по мне, так больше похоже на конец, и не называй меня «дитя» — я уже не ребенок!
Она бросила взгляд на Красавчика, будто ища подтверждения, но тот лишь хмуро смотрел на Пурси Лоскуток, словно пытаясь что-то понять.
Пурси Лоскуток продолжила свой рассказ, но ее устремленный в костер взгляд стал теперь безрадостным.
— В жизни человека случаются странствия, для которых не требуется совершать ни единого шага — никаких тебе путешествий в чужие края. Бывают странствия, в которых не встретишь никаких чудовищ, кроме теней в спальне или отражения в зеркале. Нет никаких отважных спутников, которые могли бы тебя защитить, и ты проделываешь свой путь в одиночестве. Да, героиню моей истории многие любили. Ее желали все, кто видел ее красоту, но сама она никакой красоты в себе не видела и не питала ни малейшей любви к той женщине, которой она была на самом деле. Может ли мякоть плода
