в добровольческие отряды. В самом Екатеринодаре было несколько пунктов, где записывались добровольцы в ряды правительственных войск. Наша группа разбилась на три части: я и Зорин записались в конную сотню, два других в пехоту, а сотник куда-то в другую часть. Выехало нас из станицы Славянской пятеро, потом разделились, чтобы уже никогда в жизни больше не встречаться. Двое погибли в боях под Екатеринодаром 31 марта 1918 года, Зорин закончил 1-й Кубанский поход, чтобы потом сложить свою голову в боях с «зелеными» в районе Геленджика.
* * *
По приезде в Екатеринодар я и поручик Зорин 5 февраля записались в конную сотню, хотя ни я, ни Зорин не были природными кавалеристами. Часть, в которую мы записались, была сотня имени войскового старшины Галаева и располагалась на Сенном базаре, в помещении бывшего постоялого двора. Кто такой был войсковой старшина Галаев – я не буду на этом задерживаться. Многие кубанцы знают этого казачьего патриота и какую роль он играл в конце января 1918 года в боях под Екатеринодаром. Смерть его в этом бою дала возможность пожать лавры победы другим.
Помещение, где нас расквартировали, не было особенно представительным. Все было пригнано по казарменному образцу: кровати стояли в несколько рядов, оставляя узкий проход между ними; соломенные тюфяки, подушки, а о простынях даже помину не было. Во дворе – широкий и большой навес, как встречается это на постоялых дворах.
Записалось нас человек 40–50, это и составило сотню. Наличный состав – чисто офицерский. Если не ошибаюсь, ядром этой сотни послужила группа офицеров Черноморского полка Кубанского казачьего войска. Хотя дело подходило к кубанской весне, нам выдали полушубки, папахи, бурки и пр. Вооружение – шашки и кинжалы, а у кого не было винтовки, то и винтовку и все, что полагалось для коня, с придачей щеток и гребенок. У меня была винтовка пехотного образца.
Наличный состав разделился по своим полкам или держался вместе старой дружбой. Учений не было. Все спешили как можно скорее закончить формирование. Мой друг Зорин, кажется, за всю свою жизнь до записи в конницу не имел дела с конем и не знал, как к нему подойти и заседлать, а нужно сказать, что и конь ему попался неспокойный. Через несколько дней он решил оставить сотню и вернуться в свою родную пехоту.
Формирование наше продолжалось не долго. Да и некого было формировать и учить: приток добровольцев ослабел, а учить тоже было некого. Весь командный и рядовой состав сотни – природные конники: войсковые старшины, есаулы, сотники да хорунжие, уже не раз водившие своих подчиненных в жестокие схватки. Сколько нас, пехотинцев, было там? Один, два… и все. Затерялись в массе, присмотрелись, выучились и потом позже не уступали в боевом отношении сильным, храбрым и отважным бойцам.
Кое-как на скорую руку сбили нас в крепкую группу, закончили формирование, вернее, импровизацию – и на фронт. Фронт правительственных войск трещал по всем швам. Прошли неудачливые Выселки, не то – пропили, не то – проспали, и покатился наш фронт к кубанской столице. Нужно было спасать положение, и послали нашу сотню на подмогу.
На счастье, большевики не были особенно напористыми, но все же с каждым днем фронт приближался к Екатеринодару. Наша сотня походным порядком прибыла в район станицы Пластуновской. Здравый разум подсказывал, что уже всему пришел конец и Екатеринодар нам не удержать, но у каждого из нас теплилась маленькая надежда, что наше кубанское казачество перед опасностью сдачи Екатеринодара проснется и выступит на защиту своей столицы. По прибытии на фронт я попал в число всадников разъезда. Нашей целью было выяснить, занят ли женский монастырь в районе Пластуновской противником. Разъезд отправился, достиг монастыря, узнал, что монастырь не занят большевиками, и, отдохнув в монастыре, вернулся обратно. Как сейчас помню, когда мы уже оставили монастырь и были в пути, влево от нас мы встретили группу в 20–25 всадников, которые направлялись в монастырь. Ни начальник нашего разъезда, ни командир этой группы не остановились, не встретились и не обменялись своими сведениями о противнике. Разъезд в одну сторону, а сотня к монастырю, и как будто бы так и следовало быть, хотя обе группы были друг от друга в расстоянии 500–600 шагов. Мы вернулись в расположение нашей сотни.
Было ли это в тот же день или на следующий день, я не помню, но вдруг сотня поднимается и вместе с двумя сотнями казаков – Пластуновской и Динской – направляется к этому монастырю. Оказалось, что та группа всадников, которая встретилась нашему разъезду и заняла монастырь, очутилась в тяжелом положении. Эта группа была сформирована в Екатеринодаре есаулом Забайкальского казачьего войска. Есаул занял монастырь и, в свою очередь, был окружен большевиками, появившимися со стороны железной дороги Екатеринодар – Кавказская. Нашей целью было желание выручить наших. Не доходя до монастыря, все три сотни остановились в поле. Казачьи сотни почему-то не захотели двигаться вперед на выручку. Я вспоминаю, что наш командир и некоторые другие офицеры уговаривали казаков идти с нами на выручку. Я не знаю, на чем основывались казачьи сотни в отказе нам в помощи, ибо я не был близко от нашего командира, а некоторые детали этих уговоров теперь улетучились из головы. Так или иначе, казачьи сотни собрались и направились к своим станицам. Наша сотня тоже двинулась к своему исходному положению. Не берусь утверждать точное время, когда добровольцы погибли в этом монастыре – было ли это до нашего митинга в поле с казачьими сотнями или после того, как мы их оставили на произвол судьбы.
О гибели этой группы добровольцев вместе с есаулом я узнал уже через несколько недель от сотника Н.Т. Он мне рассказал и подробности всей этой катастрофы. Когда они заняли монастырь и расположились там, то большевики окружили их и захватили врасплох. Внутри монастыря произошел короткий бой, часть добровольцев отстреливалась даже с колокольни, но быстро все было кончено, и ему одному лишь удалось спастись в сарае, где он закопался глубоко в соломе. Несмотря на то что красные щупали штыками, они его не достали. Ночью он вылез из сарая, перешел какое-то болото или гнилую речушку и во мраке ночи скрылся. Позже он присоединился к Добровольческой армии. До сего времени я ничего не встречал ни в воспоминаниях, ни в печати о гибели группы есаула-забайкальца, и желательно было бы, чтобы кто-нибудь из живущих соратников дополнил мои сведения более точными подробностями.
Кажется, в тот же день сотне было приказано
