Я молча кивнул и пошел по коридору.
— Да, кстати, — добавил Адриан стальным голосом. — Никто, кроме тебя и меня, не знает, что было в том письме. Все знают о том, что оно было, но я сказал, что ты просто угрожал ему из-за шахты. Мне думается, было бы неразумным раскрывать его содержание не потому, что письмо очернило бы отца, а потому, что оно гораздо больше очернило бы тебя. Я сжег его. Мне кажется, я поступил правильно.
Я не ответил. Мне нечего было сказать, кроме слов благодарности, но я даже этого не сделал. Я ушел, а когда ковылял по лестнице в холл, то подумал, что никогда во время своих бурных визитов к отцу в Пенмаррик не чувствовал себя настолько им униженным, как теперь, когда он достал меня из могилы и опозорил перед братом, которого я презирал.
8
Мне не хотелось идти на похороны, но, конечно же, пришлось пойти. Не имело значения, что я терпеть не мог похорон, а в данном случае не испытывал и горя. Я был старшим из оставшихся законных сыновей отца, и мне надо было присутствовать там не только потому, что этого требовали приличия, но и потому, что матери в такое тяжелое время требовалась поддержка. Она даже заранее сказала мне: «Я так рада, Филип, что ты будешь со мной на похоронах», — и после этого я уже ничего не смог сделать, чтобы избежать грядущей муки.
Поэтому я надел черный костюм и галстук и повез ее в Зиллан. Там были все, люди из Корнуолла и из-за Теймара, из Лондона и Оксфорда — люди, которых я никогда не видел, люди низкого происхождения тоже там были; все отцовские арендаторы пришли из Сент-Джаста, все слуги из Пенмаррика, даже Рослины пришли из Морвы. Церковь и кладбище переполнились людьми, везде были цветы, невероятного размера венки, роскошные букеты, даже букетики диких цветов; все было красиво, пахло и умирало, и этот запах умирающих цветов заполнял церковь, висел в тихом сентябрьском воздухе.
Были корреспонденты из газет, репортер из «Таймс» хотел узнать подробности о его работе, а мне нечего было сказать им. Я мог только сказать: «Я не историк. Я ничего об этом не знаю», — но на самом деле я имел в виду: «Мы не общались. Его работа значила для меня не больше, чем моя — для него», — но никто этого не понимал, никто из чужих не знал, что произошло между нами. Его издатели пожимали мне руку, говорили, как они скорбят, но я был нем; мне нечего было сказать.
— Какой это был удивительный человек! — сказал один из его оксфордских друзей. — Его будет нам очень не хватать.
— Он очень хорошо относился к арендаторам, — сказал один из фермеров.
— И к слугам, — сказал молодой Медлин, а кухарка сказала:
— Он был добрый.
Я слушал их, и мне казалось, что они говорят о незнакомце. Я пытался вспомнить, когда отец был добр ко мне, но не мог; я помнил только свой голос, четко произносящий в столовой Пенмаррика: «Если ты закроешь шахту, я тебя разорю».
И вот он умер.
Мне пришлось общаться со всеми, кто пришел на похороны, и труднее всего было разговаривать с людьми, которые слышали те мои слова в Пенмаррике: с сэром Джастином Карнфортом, холодным и едва соблюдающим приличия; с Уолтером Хьюбертом, молчаливым от смущения; с Майклом Винсентом, изо всех сил старавшимся быть вежливым; со Стэнфордом Блейком, застывшим от ненависти. А когда мне уже не нужно было разговаривать с ними, мне все равно надо было общаться с семьей, а семья отнеслась ко мне так, как будто я не существовал.
Мариана сказала: «Мама, дорогая, как это все ужасно для тебя!» — и повернулась ко мне спиной.
Жанна сказала: «Мама…» — и, увидев меня, разрыдалась.
Элизабет с Джан-Ивом держались на расстоянии. Парриши держались вместе с Элис Пенмар и подальше от меня. Лицо Элис было белым и изможденным, под глазами — темные круги; она выглядела больной от горя.
Позади меня голое священника произнес:
— Сейчас, я полагаю, ты поедешь в Пенмаррик, Филип. Не хочешь ли поехать в машине, которую Адриан нанял для меня? Я не привык к машинам и был бы рад твоему обществу.
Я ответил, не глядя на него:
— Мне нужно отвезти мать домой.
— Нет, — сказал он. — Все устроено, я только что говорил с твоей матерью. Барышни Тернер отвезут ее домой, а в такое время ей лучше побыть с женщинами. И ведь, конечно, тебе захочется поехать в Пенмаррик, чтобы немного побыть с семьей. Там всех ждет холодный обед.
Я покачал головой.
— Нет, — сказал я. — Нет. — Больше я ничего не мог произнести. — Нет, я не могу поехать.
— Тебе надо поехать. Есть обязательства, от которых тебя никто не может избавить.
Я посмотрел на него. Лицо его было старым, тело хрупким, но глаза оставались молодыми. Эти глаза никогда не менялись. Я посмотрел в эти глаза и понял, что он все знает, знает даже, что мне хочется сбежать, и все же он просил меня поехать в Пенмаррик, словно мы с отцом никогда не враждовали.
— Они ждут, что ты приедешь, — сказал он. — Мне кажется, тебе следует поехать.
Водители подгоняли машины к воротам кладбища. Я произнес неровным голосом: «Очень хорошо. Если надо», — и мы вместе пошли по тропинке от церкви.
Шли мы молча. Когда мы ехали через пустошь к Сент-Джасту, машина с трудом взбиралась на холмы, мотор трудолюбиво рычал.
Приехали мы последними.
— Где все? — нервно спросил я. — Куда все делись?
— Наверное, в гостиной. Майкл Винсент собирался прочесть завещание. — Священник держал меня за руку. У него были удивительно сильные пальцы. — Тебе ведь нужно узнать, какое содержание он оставил матери.
— Да, — безразлично ответил я. — Да, конечно.
Мне это не приходило в голову. Когда я вслед за священником вошел в комнату, то, к своему разочарованию, обнаружил, что вся семья уже собралась и ждали только меня.
Никто не сказал мне ни слова. Около камина стоял пустой стул, но когда я предложил его священнику, то увидел, что он уже сидит рядом с Элис.
Я неловко сел.
— Итак, — сказал юрист и старейший друг моего отца Майкл Винсент, — думаю, мы можем начинать. — В руках он держал завещание и, говоря, развернул его и приготовился читать с самого начала.
Мне захотелось курить. Я начал рыться в карманах в поисках пачки сигарет, надеясь, что женщины не будут возражать, если я закурю.
— «Завещание. — Голос Винсента был четок и колок. Все замерли. — Настоящим завещаю…»
Я зажег спичку.
— «…следующее моим детям и внукам: моей дочери Мариане, маркизе Лохъялльской… Ее сыну Эсмонду, барону Руанскому…»
У Марианы и Эсмонда и так было достаточно денег; отец оставил им небольшое наследство в знак любви.
— «…детям моего покойного сына Хью…»
Еще два символических наследства для Деборы и Джонаса. Символы на этот раз были более щедрыми.
— «Моим дочерям Жанне и Элизабет Касталлак, чтобы обеспечить их, если они не выйдут замуж…»
Наследство более не было символическим. Я посмотрел на Джан-Ива. Лицо его стало белым, как мел, глаза горели, как угли.
— «…моей невестке Ребекке, на то время, пока она будет вдовой…»
Я подумал: «Интересно, а как бы к этому отнесся Хью?» Лично я считал, что отец был более чем щедр, оставив ей вообще хоть что-то.
— «…моей жене Джанне Касталлак, чтобы обеспечить ей тот же доход, что и при моей жизни…»
Я вздохнул с облегчением.
— «…следующее завещаю сыновьям Розы Парриш: Уильяму Парришу, в знак благодарности за все, что он сделал, помогая мне управлять имением Пенмаррик… Адриану Парришу, чтобы помочь ему в осуществлении его призвания…»
Значит, отец все-таки сдержал слово в отношении Парришей. Он не оставил им наследства, просто сделал подарки разумного размера. Сигарета погасла, и мне пришлось зажечь еще одну спичку.
— «…нижеследующее завещаю слугам: моей экономке Элис Пенмар с благодарностью…»
Для экономки это было хорошее наследство, но для любовницы маленькое.
— «…моему дворецкому Джеймсу Медлину…»
Ни один слуга, вплоть до самой последней горничной, не был забыт. Список казался бесконечным.
Винсент прочистил горло и перевернул еще одну страницу.
— «После того как все вышеупомянутые наследства будут получены, а налоги уплачены…»
Вот оно. Я снова посмотрел на Джан-Ива. Только он еще не был упомянут.
— «…вся земля, известная как Пенмаррик в приходе Сент-Джаст в Пенвите в графстве Корнуолл…»
Юридические формулировки безжалостно текли и текли.
— «…дом… все мое движимое имущество, находящееся в доме, за исключением бумаг, рукописей, статей…»
Бесконечно.
— «…и шахта, известная под названием Сеннен-Гарт…»
Моя шахта. Сеннен-Гарт. Последняя работающая шахта к западу от Сент-Джаста. Моя шахта досталась никчемному деревенщине, которого я презирал.
— «…включая всю прибыль, арендную плату…»
Моя шахта, думал я, моя шахта. Мое дело. Работа всей моей жизни.
