Вернувшись, Пери галантно предложил мне руку.
— Мы можем ехать. Нас отпустили, — сказал он.
— Как это ты осмелился противоречить своей матери? — улыбнулась я.
Мои глаза закрывались сами собой.
Пери одернул свой смокинг с шутливым тщеславием.
— В конце концов, это я — жених одной из самых богатых женщин в Лондоне, а не она. И не советую становиться мне на пути.
Мы рассмеялись. Я приняла его руку, и мы подошли попрощаться к принцессе. За ее стулом, изогнувшись, стоял сэр Ричард и улыбался мне из-под нарисованных бровей.
— Убегаете, чтобы провести несколько мгновений наедине? — игриво спросил он.
Принцесса рассмеялась и ударила его веером по костяшкам пальцев. Ее слегка обвисшие щеки заколыхались от смеха, а маленькие глазки сверкнули.
— Оставьте, сэр Ричард! — сказала она глубоким, сочным голосом. — Не дразните молодых. Увижу ли я вас завтра при дворе, моя милочка? — поинтересовалась она у меня.
— Нет, ваше высочество, — приседая, как меня учили, ответила я. — Я должна быть представлена лишь в конце этого месяца.
— В качестве следующей леди Хаверинг, — вставил сэр Ричард. — Как ослепительны вы будете в бриллиантах Хаверингов!
Мой желудок сжался от страха, будто это я заложила их. Я почувствовала, что краснею, но тут Пери увлек меня за собой. У дверей, где нас не могли услышать, я спросила:
— Как он мог догадаться?
— А бог его знает, — беззаботно ответил Пери. — Такого рода вещи становятся известны сами собой. Как хорошо, что я могу выкупить их обратно, Сара, представляешь!
— Что и говорить, — слабо отозвалась я.
Наш экипаж был уже у дверей, и Пери усадил меня в него. Я засунула руки поглубже в меховую муфту и поднесла ее к лицу, чтобы согреться.
— Ну-ка, хлебни вот этого, — предложил Пери, доставая из кармана фляжку.
Я слегка отпила из нее. Напиток словно обжег мое горло, на глаза навернулись слезы.
— Что это? — спросила я.
— Голландский джин и бренди, — объяснил Пери, завинчивая флягу. — Мы зовем это «Голландец и Француз». Тебе стало легче?
— Да, — согласилась я.
Экипаж ровно катился вперед по обледеневшей мостовой. Прислонившись головой к подушкам, я закрыла глаза и задремала. Когда экипаж остановился у дверей нашего дома, я принуждена была тяжело опереться на руку Пери, чтобы подняться по ступенькам.
— У меня кружится голова, — сказала я вышедшей мне навстречу горничной.
Мое горло болело еще больше, я даже сипела.
— Вы выглядите не очень хорошо, мисс Сара, — заботливо сказала горничная. — Могу я принести вам горячий поссет? Не хотите ли отдохнуть?
У себя в комнате я минутку помедлила, глядя на постель, устланную чистыми крахмальными простынями. Когда я была девчонкой, я могла идти пешком целый день за фургоном, а вечером еще скакать верхом, чтобы заработать шесть пенсов. Сейчас же я не смогла бы пошевельнуть рукой, даже если бы от этого зависела моя жизнь.
— Сначала помогите мне расстегнуть сзади платье, — сказала я, — и, пожалуйста, передайте, чтобы меня не беспокоили до вечера.
Я скользнула между холодными простынями и легла. Когда вернулась горничная с поссетом, я едва могла его проглотить. Затем я сразу заснула, но, едва она снова вошла в комнату, проснулась.
— Уже пять часов, мисс Сара, — сказала горничная. — Леди Кларенс переодевается к выходу. Она велела вам с лордом Перегрином следовать за ней во втором экипаже. Я сказала ей, что вы лежите.
Я попыталась откинуть одеяло, но оно показалось мне непомерно тяжелым, а когда я, усевшись, спустила ноги на пол, деревянные половицы словно поплыли подо мной.
— У меня, похоже, лихорадка, Сьюел, — сонно сказала я. — Передайте мои извинения сэру Перегрину, но я не смогу сегодня никуда поехать. Мне нужно полежать, завтра я поправлюсь.
Я тяжело рухнула обратно на подушки, мне казалось, что даже ресницы у меня горячие.
— Вы будете обедать? — равнодушно спросила горничная.
— Нет. — Сейчас мне казалось, что я в жизни больше не смогу проглотить ни куска. — Принесите мне только лимонаду, и я хотела бы поспать.
Ее возня у камина и звук шагов эхом отдавались у меня в ушах, потом до меня донеслось бормотание голосов у двери — это она передавала Пери мои слова, а затем все звуки смешались и превратились в рокот морских волн, которые я слышала в тот день в Селси.
После этого я опять заснула, и мне приснилось, что я вовсе не в Лондоне. Какие-то страшные образы замелькали передо мной, я старалась проснуться, но не могла. Потом мне показалось, что я лежу в нашем фургоне и прошу Данди принести мне кружку воды. Мое горло распухло, и я испугалась, что это тиф и что я умираю. Во сне я видела ее склоненное ко мне лицо и слышала свой тонкий жалобный голос, умоляющий о глотке воды.
Я проснулась, потому что меня бил озноб, и долго не могла понять, где нахожусь. Мне показалось, что я сержусь на Данди за то, что она не разбудила меня, и я гневно крикнула ей: «По-моему, я достаточно часто будила тебя, ленивая девчонка». И я вспомнила о тех временах, когда я будила ее и ухаживала за ней, а она отвечала мне иногда благодарной улыбкой, иногда прикосновением, но чаще ничем. И хотя это могло разбить мое сердце, я подумала, что, беря у меня так много, все, что я могла предложить, она ничего не давала взамен. Данди была избалованной маленькой эгоисткой, и, если бы она послушалась меня в тот день, она не стала бы взбираться на эту ужасную трапецию. Если бы она слушалась меня, она не пыталась бы заловить парня, который пуще всего боялся жениться на ней. Если бы у нее в голове было хоть что-нибудь, кроме тщеславия и глупости, она поняла бы, что ступила на худшую из дорог. И тогда она не была бы сейчас мертва, а я не валялась бы здесь больная и никому не нужная, и все не было бы так непоправимо плохо.
Так непоправимо плохо.
Настолько плохо, что теперь я уже не знала, кто я и что мне делать.
С этой мыслью я потянулась в темноту за стаканом лимонада. Была еще ночь, глубокая ночь. Пока я спала, кто-то принес мне попить и затопил камин. Я чуть приподнялась и отпила из стакана.
Мне показалось, что там был лед. Дрожь пробежала по моему телу, словно снежный ком прокатился вдоль горла и упал прямо в желудок. Свалившись обратно в кровать, я скорчилась под одеялом. Я коченела от холода, но когда поднесла руку ко лбу, он оказался страшно горячим.
Теперь я точно знала, что ужасно больна и что сон, в котором Данди была эгоистична и упряма, являлся частью этой болезни. Я должна принимать вещи такими, какими я привыкла их видеть. Я должна помнить ее такой, какой она была, — моей любимой сестрой. Я должна продолжать думать о Пери как об очаровательном юноше, который станет добрым. А об Уилле — как о мстительном и своевольном управляющем на моей земле, которого я совершенно справедливо выставила вон.
