ужасная цепочка продолжалась бы дальше, заковав Алину в тяжелые цепи. Но Корсаков быстро исправил оплошность, выкрутился и подослал братьев.
Сейчас он к нам подошел слишком близко. Каждый из нас мог чувствовать его фантомное дыхание в затылок, оставляя каждого перед выбором, который страшно сделать.
Остаться и бороться, или спастись бегством? Не как трус, а как желающий выжить.
– Корсак заметил, – Алина медленно обернулась ко мне, – что я пыталась сделать?
Ей страшно. Одно дело знать, что он где-то есть, другое дело знать, что он идет за тобой по твоим следам. Если час назад мы были уверены во всем и не особо переживали о последствиях, то сейчас каждый сбит с толку и наполовину повержен тем, что все время, когда казалось, что ты сам принимаешь решение, сам выбираешь следующие шаги, на самом деле просто следовал чужому плану.
Хотя, судьба, кажется, так и работает?
– Да, заметил, – Алина вздрогнула и отвернулась от меня, принявшись стучать пальцами по столу. – Матвей, – я сделала к нему шаг, когда Тим отошел в сторону, – Петр Иванович умер, – он болезненно зажмурился и глубоко вдохнул, подпуская меня ближе к себе, давая себя обнять. Как бы я не была зла на него, я понимаю, что у него ближе меня никого нет. – Мне жаль, правда очень жаль.
– Чего сейчас он будет ожидать от вас больше всего? – поинтересовался Арнест.
– Что мы сбежим, – Алина снова обернулась, и я видела слезы в ее глазах, она хотела подойти к Матвею, но не могла перешагнуть свой внутренний барьер. – Мала вероятность, – ее голос дрогнул, – что он думает, что мы пойдем до конца.
– Давайте ненадолго разойдемся. Надо остыть, чтобы не натворить глупостей сгоряча. Я уверен, что этого он и ждет, – громко сказал Тим, отходя к двери. – Нам надо прийти в себя, – он похлопал Сперанского по плечу. – Принять к сведению новую информацию и дождаться Алекс с Бо, чтобы уже полным составом принять верное решение.
– Это самое умное решение из всех тобою предложенных – ответила я, поглаживая по спине Матвея.
Глава 27: Мам, они умерли, все умерли…
Я смотрела в окно на детей, которые играли с моим братом, прыская в друг друга по очереди из водяных пистолетов. Видимо, я слишком внимательно наблюдала за ними, потому что не заметила, как на кухню вошла мама.
– Иди, поиграй с ними, – сказала она, выкладывая помидоры на стол рядом с раковиной. Уже близился обед, пора легкого летнего салата с помидорами и огурчиками.
Мама помыла один красный, сочный помидор и молча протянула его мне. Вот что значит семья – тебе не обязательно просить что-то, тебе это и так дадут, потому что знают, что ты это любишь. А я люблю помидоры.
– Я буду выглядеть глупо, – ответила я, забирая у нее помидор, но есть сейчас вообще не хотелось, как и последние недели две. Покрутив его в руке, я отложила помидор в сторону. Его красный цвет неприятно мозолил глаза. – Пусть сами играют, пока могут.
От болезненных воспоминаний защемило сердце. Сделав глубокий вдох, я сдержала, рвущейся наружу, протяжный стон. Уже было достижением то, что я не сбежала в комнату, где хоронила себя последние недели. Я должна научиться жить с этой болью, я обязана найти в себе силы и смотреть маме в глаза после всего, что произошло.
– Я смотрю, к тесту ты не готовишься, – мама заметила отложенный помидор и хотела было его забрать, но не решилась. – Не боишься?
– Нет, – честно ответила я. Это, наверное, самый честный ответ, какой я ей давала после возвращения домой. Я даже не думаю об этом тест. Не то, чтобы не боюсь его, просто по сравнению с другим, эти балы на ЕНТ такой несущественный пустяк. И мне даже не хочется тратить время, чтобы думать о нем, но зато я трачу время на самобичевание, смотря на играющих детей.
– Отлично, – усмехнулась мама и слишком громко ударила ножом по доске, отрезая у огурца ненужную его часть. – Так, кошечка, ты уедешь через несколько недель, и неизвестно, когда мы тебя увидим. Не могла бы ты принимать больше участия в жизни семьи?
Тут я должна была почувствовать себя виноватой перед ними, но такого чувства не было, потому что такого я не испытывала. Я чувствовала злость, но не на нее, на себя саму.
«Неизвестно, когда увидим», – повторила мерзкая часть меня. – Хм, слушай, а семьи тех детей думали, что они приедут на лето домой, но теперь детишки не смогут. Упс!
Заткнись! – хотелось кричать мне, стуча в грудь, чтобы заткнуть этот омерзительный голосок, который добивал меня похуже, чем клинок в сердце.
– Как ты ведешь себя так спокойно? – спросила я у мамы, резко повернувшись на стуле. – Ты там была, видела это все, видела их, – язык не поворачивался сказать «тела». – Как ты можешь быть такой обычной?
– Это приходит с опытом, – мама замерла с ножом в руках.
Я заметила перемену в ее настроении, хотя она пыталась показать, будто мой вопрос ее ни капли не тронул.
Мама, ты зря пытаешься меня одурачить.
– После долгих лет службы перестаешь реагировать на тела, – она посмотрела на меня и заметив, что я не верю ее словам и собираюсь перечить, мама недовольно покачала головой. – Не вздумай мне возражать, если я говорю тела, значит это тела, – мама говорит, и сама старается в это верить. – Это работа, дочка. Мы расследуем многочисленное убийство детей, учеников интерната в поселке Боровое, где во время расследования было подсчитано пятьдесят пять тел в возрасте от 6 до 17 лет; двадцать пять раненых в том же возрастном диапазоне.
– Я не могу так, – прошептала я, слушая ее с открытым от изумления ртом. Мама мне рассказывала о своей службе, мы часто обсуждали дела, которыми она занималась, это было что-то вроде уроков, которые я должна была усвоить, но я никогда не задумывалась о том, что она могла видеть. И сейчас, когда она стоит притворно спокойная, режет салат и говорит мне о детях, которые погибли, мне становится страшно. Мне страшно представить, что она видела, если называет погибших детей – телами, и мне страшно, что, если я пойду по ее стопам, буду также называть погибших людей телами. – Я вообще больше так не могу. Куда ни посмотрю, вспоминаю их. – Стеклянные глаза, смотрящие в никуда. Они на моих глазах лишались жизни. – То, что кажется для меня обыденным, для них уже несбыточное. Мам, они умирали на моих глазах! Маленькие дети умирали! Они падали в лужи собственной крови! Мам, они умирали, смотря мне глаза! Они умирали! Мам, они умерли, все умерли…
– Василина, – мама крепко обняла меня, гладя руками, куда дотянутся ладони. Я слышала в ее
