Разве он не знал, спрашивали они, что вход в зону запрещен?
— Боюсь, не знал. У меня там клиент.
Вот уже много недель на всех стенах в округе развешаны плакаты, ответили они. Неужели он их не заметил?
— К сожалению, я портретист. Видите ли, мой клиент живет в Низком Городе…
Он не назвал имени Одсли Кинг.
— Я всегда хожу туда по вечерам. Мне нужно заплатить штраф?
Этот наивный вопрос был выслушан без всякого выражения. Внезапно Эшлим понял, что они действительно не знают, что с ним делать. Как ни странно, это только усилило его беспокойство. Они небрежно осмотрели его планшет и мольберт. Внезапно они начали расспрашивать его о Братьях Ячменя. Как часто он видел их в последнее время в Низком Городе? С кем он их видел? Какое мнение у него сложилось?
— Кто не видел Братьев Ячменя? — ответил Эшлим, недоуменно пожив плечами. — Никакого особенного мнения у меня о них не сложилось.
Не совершали ли они каких-то вызывающих поступков, пытаясь напугать его? Эшлим сказал, что затрудняется ответить. Когда он закашлялся и спросил, можно ли ему идти домой, никто ему не ответил. Каждый раз, когда его переводили в следующую комнату, ему казалось, что он продвигается чуть дальше вглубь здания. Внутренняя архитектура этой полой колоды имела любопытное свойство: никакие новые проходы и лестницы не могли заполнить ее. Стоило закрыть глаза, и можно было без особого труда представить, что плывешь в какой-то звонкой пустоте, где странные голоса говорят с тобой на странных старинных языках. Эшлим понятия не имел, кто может тут обитать: под ногами валялись пустые бутылки и тухлые огрызки — и при этом, заглянув на миг в очередную полуоткрытую дверь, можно было увидеть богато обставленную комнату, или мельком увидеть слугу, который вел пса на унизанном драгоценными камнями поводке.
Наконец портретист оказался в помещении, оборудованном медным рупором — в этот рупор надо было говорить. Когда Эшлим сообщил, чем зарабатывает на жизнь, из воронки донеслись какие-то металлические звуки, непонятные, но чрезвычайно взволнованные. Охранники внимательно выслушали их и начали совещаться.
— Спроси, как его зовут, — говорил один из них. После того, как художник повторил свое имя в сотый раз — из них дважды в рупор, — ему сообщили:
— Его милость желает вас видеть.
Великий Каир был человеком очень маленького роста и неопределенного возраста, с толстой шеей, сильно раздавшимся в талии. «Я предпочитаю считать себя воином, — постоянно повторял он, — ветераном войн, о которых мало кому известно».
Он передвигался легкой, агрессивной походкой завзятого забияки, каких немало на площади Утраченного Времени, что порой совершенно сбивало с толку. Но для обычного солдата у него был слишком хитрый взгляд. К тому же пил «бессен» — крепкий джин из черной смородины, очень популярный в Низком Городе. От этого пойла зубы у него портились, глаза стали водянистыми и злобными, мышцы на руках — дряблыми. Тем не менее он был чрезвычайно высокого мнения о своей особе. Руки были его гордостью — особенно крупные квадратные пальцы. При любой возможности он хвастался мускулами, выступавшими на его коротких бедрах, точно узлы, и тем, что до сих пор не начал лысеть. Волосы он густо смазывал неким снадобьем, именуемым «Бальзам Альтаэн» — это зелье слуги приобретали для него в ларьке на Жестяном рынке.
Эшлим увидел Великого Каира у окна, где тот стоял, не скрывая нетерпения. Коротышка щеголял в безрукавке с подплечиками, пошитой из великолепной кожи тускло-красного цвета, а забавная поза заставляла заподозрить у него лордоз:[21] он держал сцепленные руки за спиной. По его мнению, так его грудь представала в самом выгодном свете.
— Проходите, господин Эшлим, — произнес он. — Скажите, что вы видите.
К этому времени на улице уже стемнело. Оконные стекла отражали свет ламп и мебель, точно бездонный водоем. Присмотревшись с некоторым усилием, Эшлим смог разглядеть крыши — до некоторых было рукой подать. Он пришел к выводу, что перед ним менее фешенебельный стороны Мюннеда, а рядом находятся Ченаньягуин и госпиталь Куактье. Левее, едва различимый, тянулся район Монруж. Из-за странных траншей и заброшенных зданий он выглядел так, словно там велась подготовка к затяжной ночной войне.
— Если бы они не вмешивались… — Великий Каир особенно ядовито подчеркнул слово «они» и тут же оглянулся через плечо, словно подозревал, что кто-то подслушивает разговор, — эта часть города была бы уже преобразована. Преобразована!
— Я очень слабо разбираюсь в градостроительстве, — осторожно ответил Эшлим, чтобы случайно не оказаться втянутым в ссору между Братьями Ячменя и карликом.
Великий Каир напряженно склонил голову набок.
— Тем не менее, — без всякого выражения отозвался он. Внезапно карлик рывком распахнул окно, впуская теплый воздух с маленького балкона, где ранние розы в причудливых старинных купелях, вьющиеся вокруг кованых металлических прутьев, испускали тяжелый, пошлый запах.
— Идите сюда, и посмотрим, сможете ли вы догадаться, как я это делаю.
И он издал низкий, жалобный вой — «у-лу-лу-лу!» — который эхом разнесся среди крыш, точно крик совы. Ничего не произошло. Великий Каир рассмеялся и попытался поймать взгляд Эшлима.
Художник, смущенный, отвел глаза и сделал вид, что разглядывает балкон.
— Мы все тут птицы невысокого полета, — он ощутил легкое разочарование.
— Смотрите! Смотрите! — радостно воскликнул карлик. — Видите?
Балкон запрудили кошки. Урча и мяукая, они на миг поднимались на задние лапы, чтобы потереться головой об его колени. Карлик подзывал их одну за другой, хихикая и называя по именам:
— Вот Наунаун… Вот Сексер… и Зеро — тот, у которого хвост крючком. А вот мой свирепый Планшет… Безымянный… Имо… Локоток…
Овеянный благоуханием ночи, Великий Каир задумчиво перечислял своих любимцев, словно зачитывая список. Ощущение было жутковатое. Больше дюжины тощих зверьков явилось к нему из темноты. Да, не слабо…
— Ни одной моей. Но они собираются ко мне со всего города, потому что я говорю на их языке… — он в упор посмотрел на портретиста. — Что вы об этом думаете? Такое возможно?
— Какие прелестные создания! — воскликнул Эшлим, чтобы не отвечать на вопрос. Он попытался погладить одного кота, но тот так холодно посмотрел на него, что художник поспешил убрать руку.
— Очень впечатляет, — добавил он.
Великий Каир, казалось, потерял интерес к кошкам. Он потребовал, чтобы Эшлим прошел в соседнюю дверь. Помещение с кошмарно высоким потолком, которое карлик называл «боковой залой», позволяло судить о подлинной высоте башни. Здесь карлик словно превратился в испорченного ребенка, который бродит ночью по дворцу. Даже мебель вдруг стала казаться слишком громоздкой. Огромные кресла с подлокотниками, шкафы-великаны, набитые оловянными сервизами… Круглые столы, украшенные причудливой резьбой, старинные занавески из тяжелой парчи, подушки, расшитые металлической нитью. Стены с красными панелями были отделаны потускневшей позолотой на черном фоне. Здесь Эшлим увидел работы Одсли Кинг, Кристодулоса и свои собственные.
— Как вы видите, я настоящий коллекционер! — гордо объявил карлик.
Здесь была даже сентиментальная акварелька, подписанная Полинусом Раком — она почти терялась на фоне этого великолепия. В комнате пахло ладаном и засохшим печеньем. Запахи старины… Кошкам они явно нравились: они одна за другой проходили в комнату и оглашали комнату звонким «мурр-р-р!», словно чуяли валерьянку. Но у Эшлима голова шла кругом, а при виде своей работы на стене этого древнего помещения он испытывал некоторую неловкость.
Великий Каир вздохнул и глубокомысленно уставился на пейзаж Одсли Кинг, выполненный в масле и карандаше. Пейзаж изображал старый подвесной мост у причала Линейной массы.
— Что вы видите, когда смотрите на меня? — произнес он наконец. — Я скажу. Вы видите человека, который обтирал своей спиной все углы этого мира. Человека, который перенес множество бед и лишений, постоянно играл роль изгоя…
Он презрительно рассмеялся.
— «Изгой»! Возможно, вы с восхищением разглядываете эту комнату и говорите себе: в этом человеке равно перемешано дурное и хорошее. Вы правы! — Он с довольным видом поклонился, словно эти высокопарные слова относились не к нему самому, а к Эшлиму. — Однако имейте в виду: я человек очень чувствительный — не забывайте об этом! Человек, который сам мог стать художником, атлетом, математиком!
Он бросил на работу Одсли Кинг последний восхищенный взгляд.
— Если бы мы могли быть такими, как она! Мы можем лишь стремиться к этому, стремиться изо всех сил… Я прикажу подать завтрак, а потом встану… или сяду… где вы скажете. Как, вы считаете, будет лучше: правый или левый профиль?
