Эшлим редко ел дома. До прихода чумы он обедал с друзьями в кафе «Люпольд» в Артистическом квартале. Теперь его чаще можно было встретить в «Вивьен» или еще какой-нибудь колбасной на Маргаретштрассе за поеданием отбивной.
Как-то ему довелось отужинать там с мадам Чевинье, которая хотела, чтобы он оформил афишу и программки для постановки «Конька-Горбунка». Спектакль был поставлен специально для того, чтобы познакомить публику с Верой Гиллера, новой прима-балериной города, незаконнорожденной дочерью прачки, у которой такие лиричные porf de bras… и это должно было стать ответом «Die Traumunden Knaben», если та постановка вообще состоится. Эшлим не был в восторге, но позволил себя уговорить…
Позже ему пришлось сделать пару-тройку эскизов для этой дамы. Однако юные балерины, которых он рисовал во время разминки, были представлены в не самых выигрышных позах, и наброскам так и не нашлось применения.
Маленькая востроносая Чевинье, которая в свое время тоже танцевала, причем едва ли не лучше, чем Гиллера, до поздней ночи развлекала портретиста анекдотами о последних скандалах. Когда он возвращался домой, синеватая луна сияла в слуховом окошке мастерской, придавая мольберту и манекену странный вид: казалось, они только что двигались — и вдруг застыли, едва он вошел.
Кто-то сунул под дверь записку, которая теперь лежала в передней на коврике.
«Приходите немедленно», — гласила она. Кажется, это называется «тон, не допускающий возражений».
Подписи не оказалось, но Великий Каир приложил массивное серебряное кольцо с печаткой, которое пудрил на ночь серой, чтобы металл оставался тусклым. Эшлим вздохнул и послушно поплелся на Монруж.
Ночь выдалась сухая и тихая. Ветер, время от времени просыпаясь, посыпал мелкой пылью поверхность луж. На Монруж Братья Ячменя дрались из-за горшка белой герани, который украли в ходе полуночных похождений на Виа Джелла. Они катались по земле при свете луны среди заброшенных рядов кирпичной кладки возле «муниципалитета», где обитал карлик, пинками опрокидывая куски дренажных труб, кусая и щипая друг друга при малейшей возможности. Эшлим поймал себя на том, что стоит, застыв в тени по другую сторону дороги, и наблюдает за ними. Вряд ли он смог бы объяснить, зачем ему это понадобилось.
В это время Гог навалился на брата и ткнул его кулаком в грудь.
— Ты, сопляк, — выпалил он. — Отдавай мою розу.
Он выкручивал Мэйти руку, пока не получил герань. Листьев на ней было куда больше, чем цветов. Гог подпрыгнул и бросился наутек, но брат подставил ему подножку, и тот свалился в канаву. Пару минут, скрытые от глаз Эшлима, они тузили друг друга, после чего выскочили наружу, как пробки из бутылок, завывая от ярости. Внезапно оба увидели портретиста.
— Эй, Гог, — удивился Мэйти. — Смотри, викарий.
Он поставил горшок на землю и некоторое время стоял, тяжело дыша, вздрагивая и бросая на Эшлима косые взгляды. Руку он держал козырьком, словно мнимый священник излучал яркий свет. Потом он ткнул брата под ребра, и оба, вопя и улюлюкая, убежали в направлении Хаадебоска. Ночь снова была тиха и пуста. Горшок с геранью медленно катился поперек дороги, пока не ткнулся в ногу Эшлима. Тут он и замер, словно довольный тем, что наконец-то смог отдохнуть. Эшлим наклонился, чтобы поднять горшок, но передумал. Среди листьев уцелел один-единственный цветок, призрачно-белый, фосфоресцирующий при лунном свете. От него исходил запах плесени, который тут же окутал Эшлима.
При входе в башню художник показал кольцо карлика. В «зале» на самом видном месте висел маленький рисунок Одсли Кинг. Он изображал лодки и был выполнен углем и белым мелом на серой бумаге. Во время своего последнего визита Эшлим его не заметил.
Карлик в нетерпении расхаживал взад-вперед. Черная безрукавка на подкладке придавала ему униженный и в то же время величественный вид, а очки делали его похожим на судью. Его волосы блестели от «Бальзама Альтаэн». Он был явно рад своему новому приобретению, однако его настроение не предвещало ничего хорошего, и Эшлима он встретил весьма неприветливо.
— Приступайте, — бросил он, усаживаясь и принимая напряженную позу, при которой все сухожилия на его дряблой коже вздулись.
Напуганный собственным часовым опозданием и атмосферой старинных залов, от которой голова шла кругом, Эшлим предпринял неуклюжую попытку собрать мольберт. Карлик с неодобрением наблюдал за его приготовлениями, елозя на стуле, словно поза уже стала для него невыносимой, и спросил, едва Эшлим успокоился:
— И какие у вас сегодня от меня секреты, господин Шило-в-заднице?
Эшлим даже рта не успел открыть.
— Помолчите немного, — Великий Каир раздраженно махнул рукой. — И даже не трудитесь оправдываться…
Внезапно он захихикал, точно придумал какую-то хитрость, спрыгнул с кресла и снял очки.
— Я добыл их, когда жил на севере, — сказал он. — Но вообще-то и без них прекрасно вижу. Как вам моя новая картина?
Эшлим, сомневаясь, что правильно оценил эту перемену настроения, сглотнул.
— Я бы не хотел, чтобы вы подумали, будто я хочу обмануть ваше доверие… — начал он… и заметил, что карлик наблюдает за ним терпеливым насмешливым взглядом агента тайной полиции, который ждет ответа. Мысли начали разбегаться.
— Очень хороший рисунок, — выдавил он наконец.
— И вы, конечно, узнаете автора?
Эшлим кивнул.
— Одсли Кинг, — прошептал он.
Великий Каир кивнул в ответ.
— Совершенно верно, — он снова сел. — Продолжайте работу. Думаю, сейчас так будет лучше для вас.
Но вскоре он снова вскочил, сменил позу и взял в руку пучок бессмертников. Потом поднял на руки одну из своих кошек и принялся поглаживать ее серебристый мех. Каждый раз, когда карлик произносил ее имя, животное громко мурлыкало и бодало его в подмышку.
— У таких, как вы, Эшлим, секретов не бывает, — проговорил он, словно размышляя вслух, потом открыл дверь и проследил, как кот убегает по коридору, подняв хвост трубой. — И не стройте иллюзий относительно своей персоны.
Он замер в дверном проеме, к чему-то прислушиваясь.
— А вот я — тот человек, который умеет хранить секреты. Хранить надежно.
Он подошел к наброску Одсли Кинг, сцепил руки за спиной и некоторое время разглядывал его, потом побарабанил пальцами по раме, в которую тот был вставлен.
— Почему вы не рассказали мне о своей затее — тайком вывезти эту леди из зоны карантина?
— Я… — пролепетал Эшлим. Он был смущен и напутан. — Эта женщина — один из величайших живописцев нашего времени…
— Мы… — карлик несколько секунд разглядывал его, склонив голову набок, а потом передразнил: — «Один из величайших живописцев нашего времени»! Знаете, Эшлим, я не понимаю, чего ради вы валяете дурака. Учитывая то тяжкое положение, в котором мы все оказались, ваше поведение трудно назвать ответственным, верно?
В его руках появился блокнот в кожаном переплете.
— А как насчет другого участника вашего заговора? Некий Эммли Буффолд, большой любитель рыбы? Он погнался за моим человеком, напугал его до смерти! Чего он хотел этим добиться? — карлик заметил выражение лица Эшлима и рассмеялся. — Только не наломайте дров. Тут у меня все записано. Я знаю, на кого вы завязаны.
Карлик решительно захлопнул свой блокнот.
— Я умею хранить секреты. И вы должны всегда сообщать их мне. Это единственный безопасный путь.
Эшлим окончательно смутился и уставился на него.
— Что вы сделаете с нами?
Великий Каир убрал блокнот в карман.
— Присоединюсь к вам! — ответил он и подмигнул. — А вы что подумали?
В любом случае, переубеждать его было бесполезно. Он не слушал никаких доводов Эшлима. По его словам, он был законченным романтиком. Он жаждал действия! К тому же Одсли Кинг была величайшим живописцем своего времени. Возможно, лишь в силу преступной халатности она подверглась такой опасности… Она же настоящий клад! Карлик заставил Эшлима сесть, налил два бокала «бессена» и не успокоился, пока тот не согласился выпить за их будущие приключения.
— Между нами говоря, — сообщил коротышка, — меня от всего этого тоска берет… — он сделал широкий жест, словно очерчивая границы Монруж. — Сегодня утром я проснулся с одним желанием: снова отправиться на север.
Он залпом осушил бокал.
— Вы представить себе не можете, что там творится. Вечно кто-то кого-то подсиживает, вечно кому-то больше всех надо… Копоть, которая попадает во все, что ты ешь… Ветер не стихает ни на миг. Разрушенные города, полные калек и насекомых, огромных, как лошадь!
Великий Каир вздрогнул.
— Даже дождь был черным. Но вот что я скажу вам, Эшлим: тогда мы жили! Мы грызлись, но знали, что такое сострадание. Королевство под угрозой — и плевать, что королевство дерьмовое!
