Джон и Касс, которые вместе с ним сбежали из ада.
Я почувствовала, как свет сидевшего рядом Ревика реагирует на это. Я улавливала в нём проблески из Сан-Франциско — того, как он нашёл меня полумёртвой от вайров — и он натужно выдохнул. Этот вздох граничил с всхлипом, и он стиснул мои пальцы до боли.
Через несколько секунд Ревик выпустил мою руку и обхватил пальцами и ладонью моё бедро. Он подтянул меня поближе к себе, и я ощутила панику в его свете. Она резонировала с моей собственной боязнью, но меня это не успокоило — напротив, опасность показалась ещё более реальной.
После Лондона мне вечно казалось, что он не в безопасности.
После того, что сделала Касс, ему вечно казалось, что я не в безопасности.
При виде его борьбы с самим собой мне стало ещё сложнее держать руки при себе, хотя я не могла понять, чем это вызвано — желанием защитить, или же какую-то извращённую часть меня привлекала его уязвимость и потеря контроля.
К тому времени это влияло не только на меня.
Я чувствовала, как комната реагирует волнами, ударяя по нам, умножая наш свет. Я отвела взгляд от Ревика ровно настолько, чтобы посмотреть на них, но едва разглядела что-то сквозь свет в моих радужках. Да и большая часть меня вообще не переживала из-за них — во всяком случае, недостаточно, чтобы сосредоточиться сквозь то туманное зелёное свечение.
Боль сидящего рядом Ревика усилилась. Я чувствовала, что он смотрит на меня, его свет вплетается в мой, руки и ладони обхватывают моё тело. Я ощущала других в нашем свете, но их присутствие лишь ухудшало эту боль. Это напоминало мне о тех разах, когда в его свете бывали люди, которые не должны там находиться, и которым там не место.
Ревик издал низкий звук, крепче стискивая мою ногу. Моя боль усилилась, когда почувствовала, как это ощущение зеркально отразилось в нём, и он обеими руками привлёк меня ближе на скамейке, заставив обхватить его ногой.
Боль стала только хуже после того, как он обнял меня обеими руками.
Даже в это время я ощущала, как он пытается приободрить меня своим светом. Там жило смущение. И злость, когда я ощущала, как он думает о Пекине, о Джейдене, Сурли, Балидоре, Дитрини.
Своеобразный ужас омыл меня, когда я вспомнила, что другие могут это ощущать.
Я чувствовала, что Ревику всё равно, и он едва осознавал присутствие остальных.
Но мне было не всё равно.
Мне важно, что они знали о нём. О нас.
Хуже того, я ощущала, что остальные теперь по-настоящему погрузились. Они не просто наблюдали за ними, но и чувствовали то же, что и мы, слушали наши мысли, видели те же ментальные фильмы. Я улавливала, что некоторые реагировали на нас двоих более остро, и от этого моя паранойя усилилась. Я закуталась в объятия длинных рук Ревика, сидя на его коленях и прикладывая усилия, чтобы не прятать его от остальных в комнате.
Я ощущала, как Балидор пытается успокоить мои страхи. Я чувствовала Тарси, Чандрэ, Юми… даже Кали… но почти не могла заставить себя внять всему, что они пытались мне сказать.
Я также подавляла стыд из-за Пекина и вещей, которые я делала там (да даже из-за своего собственничества и злости на прошлое Ревика), но не могла остановить свои реакции на эти вещи или унять импульсивное желание прогнать всех видящих до единого из нашего света.
Несколько секунд я подавляла порыв использовать для этого телекинез.
Чем сильнее я противилась этому, тем хуже становилась моя боль, и вот уже страх взорвался в моём свете, ослепляя меня. Я вспомнила, как ударила Джона в столовой, и страх превратился в панику.
«Ревик! Не позволяй мне, пожалуйста…»
«С тобой всё хорошо, — пробормотал его разум. — С тобой всё хорошо, Элли. Ты не сделаешь ничего плохого. Ты не хочешь им навредить…»
«Ничего со мной не хорошо. Не хорошо…»
«Элли, — мягко перебил он. — Ты никому не навредишь. Ты этого не сделаешь. Ты не такая как я, жена. Ты не убийца. И ты никогда не будешь убийцей, как я…»
Я ахнула, и слёзы ослепили меня, когда я вспомнила наш разговор на взлётно-посадочной полосе в Бразилии. Мною овладело горе, воспоминания о том, как я врала ему, предавала его, предавала Повстанцев. Боль ударила по мне, когда я вспомнила, как сильно мне хотелось рассказать ему, попросить его уехать со мной прямо сейчас, оставить Салинса….
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Его боль ухудшилась. Его свет змеился сквозь мой, становясь жёстче, а та уязвимость в нём углубилась, расширяясь словно раскол.
Ревик наклонился, грубо задирая мне голову.
Он поцеловал меня, и его боль взорвалась где-то в центре моей груди, когда он опустил щиты, которые вновь поднял вокруг своего света. Я ощутила, как те щиты дрогнули, распахнулись и захлопнулись, а затем фрагментировались, когда Ревик углубил поцелуй, притягивая меня к себе и заставляя полностью оседлать его.
«Я хочу потрахаться», — сказал он мне, как только мы оторвались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха. Его боль усилилась, когда он прижал меня к себе.
— Я хочу снова потрахаться… — пробормотал он. — «Элисон, боги. Я хочу ощутить твой свет так глубоко во мне. Я хочу, чтобы ты по-настоящему сделала мне больно. Я хочу, чтобы оставила меня там, вместе с тобой».
Моя боль ухудшилась от воспоминания о том, как он говорил нечто подобное даже тогда, когда Дренги владели им, когда он был Сайримном и всё ещё вёл за собой Повстанцев.
Его боль вновь достигла пика. Мысли сделались резкими.
«Мы должны закончить это. Бл*дь, мы должны закончить это, Элли. Прошло слишком много времени. Слишком много, бл*дь. Нам нужно закончить, иначе это будет продолжаться вечно. Мы постоянно будем ходить по кругу. Мы сами разрушим себя, разрушим Лили, разрушим друг друга…»
Я лишь наполовину понимала его слова.
Но я чувствовала. Я чувствовала каждое слово и в своём свете понимала, что он имел в виду.
И не просто понимала — я знала, что он прав.
Стиснув его чёрные волосы, я силилась осмыслить это понимание и его значение.
«Мы не можем, — послала я наконец. Я покачала головой, закрывая глаза. — Ревик, детка, мы не можем. Не здесь. Мы должны остановиться. Мы должны немедленно прекратить это…»
— Нет, — сказал он. «Нахер их всех. Они хотели это увидеть. Так пусть смотрят».
На несколько долгих секунд я забыла обо всём, пока мы целовались.
Он вкладывал так много света в свой язык, что я полностью отдалась ему. Я не могла переживать о чём-либо, о других светах, которые наблюдали за нами. Их присутствие лишь усиливало то импульсивное желание, делало его агрессивным, иррациональным, исключающим любые компромиссы…
Это вновь вызвало порыв использовать телекинез.
Я чувствовала, как Ревик притягивает меня, притягивает это желание, но меня пугала агрессивность собственного света. Она пугала меня настолько, что я вновь стала отстраняться из его объятий.
Я противилась его словам в своём сознании, даже когда он вновь поцеловал меня.
Я чувствовала в нём боль, когда он ощущал мой страх и представлял меня несчастной в случае, если что-то пойдёт не так. Сквозь него я увидела кадр того, как могла бы выглядеть комната, если я потеряю контроль, если он позволит себе потерять контроль со мной. Переломанные кости. Ушибы плоти и внутренних органов. Как минимум кто-то один ударится о стену слишком сильно, и не той частью тела…
— Прекрати, — сказал Ревик.
Поначалу его голос был низким бормотанием, раздававшимся где-то у моей шеи.
Когда моя боль ухудшилась, он стиснул меня крепче, прижимая к себе. Я видела образы, мелькавшие в его сознании — мы вместе, я с другими людьми. Та его боль тоже усилилась. Боль от Китая. То, что он увидел, и как это было больно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Что он представлял себе.
Раздражение в нём нарастало, становясь ожесточённым.
— Прекрати, — повторил он жёстче, резче. — Прекрати это. Немедленно!
Я почувствовала, как другие света в комнате отреагировали, заискрив от него, от нас обоих. В некоторых из них я ощущала страх из-за интенсивности, нараставшей в структурах над его головой.
