В конце концов на них обратила внимание соседка и сообщила в полицию. Одна социальная работница потратила много труда на то, чтобы уговорить ее подать на него заявление, обвиняя в недозволенных сексуальных действиях. Она упорно отказывалась признать, что между ними происходило что-то подобное, а кроме того, ей, дескать, пятнадцать лет и, значит, уже можно. Идите все к черту! Затем в дело вмешался Хольгер Пальмгрен и забрал ее под расписку. Очевидно, Пальмгрен начал писать о ней в дневнике в отчаянной попытке избавиться от собственных сомнений. Первые умозаключения были сформулированы в декабре 1993 года.
«Я все больше убеждаюсь в том, что Л. — это самый непокладистый подросток из всех, с какими мне доводилось иметь дело. Вопрос в том, правильно ли я поступаю, противясь ее помещению в больницу Святого Стефана. За три месяца она уже успела разделаться с двумя приемными семьями, а во время своих побегов рискует попасть в большие неприятности. Скоро мне надо будет решить, отказаться ли мне от этого поручения, передав ее на попечение настоящих специалистов. Не могу разобраться, где тут правильное, а где неправильное решение. Сегодня у меня был с ней серьезный разговор».
Лисбет помнила каждое его слово, сказанное во время этого серьезного разговора. Это было накануне сочельника. Хольгер Пальмгрен взял ее к себе домой и поселил в своей гостевой комнате. На обед он приготовил спагетти с мясным фаршем, а затем усадил ее на диване в гостиной, а сам сел в кресло напротив. Она подумала, не хочет ли Пальмгрен тоже посмотреть на нее голую. Он же стал говорить с ней как со взрослой.
Этот разговор — вернее, монолог, она почти ничего не отвечала ему — продлился два часа. Он объяснил ей положение дел: ей придется сделать выбор между возвращением в больницу Святого Стефана и приемной семьей. Он пообещал, что постарается подыскать ей более или менее подходящую семью, и потребовал, чтобы она больше не капризничала. На рождественские праздники он оставил ее у себя, чтобы у нее было время подумать над своим будущим. Выбор целиком и полностью остается за ней, но не позднее чем послезавтра он хочет получить от нее четкий ответ. К тому же она должна будет обещать ему, что, в случае если у нее возникнут проблемы, она не убежит, а обратится к нему. Затем он отправил ее спать, а сам, по-видимому, сел за письменный стол и вписал в свой личный дневник первые строки о Лисбет Саландер.
Хольгер Пальмгрен даже не подозревал, как сильно ее испугала угроза отправить ее снова в больницу Святого Стефана. Она провела ужасное Рождество, с подозрением следя за всеми действиями Пальмгрена. Он не пробовал прикоснуться к ней и не выказывал желания подсматривать. Напротив, он страшно рассердился, когда она попыталась его спровоцировать, на второй день Рождества пройдясь перед ним голой из спальни в ванную, и с грохотом захлопнул за ней дверь ванной. Поздно вечером она дала ему требуемое обещание и сдержала данное слово. Ну, по крайней мере, более или менее сдержала.
В своем дневнике Пальмгрен методически комментировал каждую встречу с ней. Иногда это были три строчки, иногда — несколько страниц размышлений. Порой она удивлялась. Она и не подозревала раньше, как много замечал Пальмгрен. Иногда он комментировал мелкие подробности того, как она пыталась его обмануть, а он, оказывается, видел это насквозь.
Затем она открыла полицейский отчет 1991 года.
Все части головоломки неожиданно встали на свои места. Ей показалось, что земля уходит у нее из-под ног.
Она прочитала судебно-медицинское заключение, составленное неким доктором Йеспером Х. Лёдерманом, который основывался главным образом на данных Петера Телеборьяна. Заключение Лёдермана было козырной картой прокурора, когда он пытался поместить ее в закрытое лечебное заведение, после того как ей исполнилось восемнадцать лет.
Потом она обнаружила конверт с перепиской Петера Телеборьяна и Гуннара Бьёрка. Письма были датированы 1991 годом и написаны вскоре после того, как приключился «Весь Этот Кошмар».
В письмах ничего не говорилось прямо, но Лисбет Саландер вдруг почувствовала, как под ногами у нее открылась пропасть. Ей потребовалось несколько минут, чтобы осознать весь смысл прочитанного. Гуннар Бьёрк ссылался на что-то, высказанное, вероятно, в устной беседе. К его формулировкам невозможно было придраться, но между строк Бьёрк сумел сообщить, что было бы очень удачно, если бы Лисбет Саландер до конца своих дней осталась в сумасшедшем доме.
«Важно, чтобы девочка получила возможность дистанцировать себя от существующих условий. Я не могу судить о состоянии ее психики и о том, насколько ей требуется надзор, но чем дольше она будет находиться в закрытом лечебном заведении, тем меньше риск того, что она станет невольной причиной проблем в связи с обсуждаемым вопросом».
В связи с обсуждаемым вопросом!
Лисбет остановилась, чтобы хорошенько вникнуть в смысл этого выражения.
Ее лечащим врачом в больнице Святого Стефана был Петер Телеборьян. И это не случайность. Из неофициального тона переписки было понятно, что эти письма не предназначались для сведения широкой публики.
Петер Телеборьян был знаком с Гуннаром Бьёрком!
Лисбет напряженно думала, кусая губы. Она не собирала данных о Петере Телеборьяне, но он начинал свою деятельность в области судебной медицины, и даже Службе безопасности иногда приходилось в ходе расследований прибегать к консультациям судебно-медицинских экспертов или психиатров. И вот однажды пути Телеборьяна и Бьёрка пересеклись. Когда Бьёрку понадобился человек, способный помочь похоронить Лисбет Саландер, он обратился к Телеборьяну.
Да, так все и было. То, что раньше казалось нечаянным совпадением, внезапно стало выглядеть совсем по-другому.
Долгое время она сидела, глядя невидящим взором в пустоту. Невиновных не бывает. Есть только разные степени ответственности. И кто-то был виновен в том, что произошло с Лисбет Саландер. Ей определенно придется побывать в Смодаларё. По всей видимости, никто из представителей государственных правоохранительных органов не горит желанием обсуждать с ней эту тему, и за неимением лучшего ей сгодится в собеседники Гуннар Бьёрк.
Ей не терпелось поскорее с ним побеседовать.
Она не нуждалась в том, чтобы забирать с собой все папки: с одного раза все прочитанное запечатлелось в ее памяти навсегда. Она взяла только обе книжки дневников Хольгера Пальмгрена, полицейское расследование Бьёрка от 1991 года, судебно-медицинское заключение 1996 года, по которому она была признана недееспособной, и переписку Петера Телеборьяна с Гуннаром Бьёрком. Но и с этим ее рюкзак оказался набит доверху.
Она закрыла дверь, но не успела ее запереть, как за спиной у нее раздался звук мотора. Она огляделась. Прятаться было уже поздно, и она понимала, что у нее нет ни малейшего шанса убежать от двух байкеров на мотоциклах «харлей-дэвидсон». Спустившись с крыльца, она встретила их посреди двора.
В ярости протопав по коридору, Бублански обнаружил, что Эрикссон все еще не вернулся в кабинет Сони Мудиг. Но и в туалете его тоже не оказалось. Он прошел дальше по коридору и неожиданно увидел Эрикссона с пластиковым стаканчиком из кофейного автомата в руке в кабинете Курта Свенссона и Сонни Бомана.
Никем не замеченный, Бублански отошел от раскрытой двери и поднялся на следующий этаж, в служебный кабинет прокурора Экстрёма. Он без стука распахнул дверь, оторвав Экстрёма от телефонного разговора.
— Пошли! — крикнул он.
— Что такое? — удивился Экстрём.
— Клади трубку и пошли!
У инспектора Бублански было такое выражение лица, что Экстрём сделал так, как ему было велено. Сейчас нетрудно было понять, почему коллеги дали инспектору прозвище Констебль Бубла. Его лицо напоминало ярко-красный надувной шарик. Вместе они спустились к Курту Свенссону, где происходило мирное кофепитие. Бублански подошел к Эрикссону, крепко ухватил его за вихры и повернул лицом к Экстрёму.
— Ой! Что ты делаешь? Ты что, совсем с ума сошел?
— Бублански! — в ужасе вскричал Экстрём.
Вид у Экстрёма был испуганный. Курт Свенссон и Сонни Боман смотрели на происходящее вытаращенными глазами.
— Это твой? — спросил Бублански, показывая мобильник Никласа Эрикссона.
— Отпусти!
— Это твой мобильник?
— Ну мой, черт возьми. Пусти меня!
— Нет, погоди, я тебя задерживаю.
— Чего?
— Ты задержан за разглашение секретной информации и за противодействие полицейскому расследованию. — Бублански повернул Эрикссона лицом к себе. — Или ты, может быть, собираешься дать нам убедительное объяснение, зачем ты сегодня утром, как видно из списка сделанных звонков, звонил журналисту по имени Тони Скала в девять пятьдесят семь, сразу после утреннего совещания? После чего Тони Скала тотчас же опубликовал информацию, которую мы решили держать в тайне.
